Но как спрятать целую жизнь от любопытствующих глаз, ищущих истоки уникальности? Как подменить безупречной бронзой буйное произрастание живой плоти? Да и надо ли?
…Что никого не сделала счастливым,
Но незабвенною для всех была.
Анна Ахматова
Глава 1
«Любовь покоряет обманно». А.А.
Ахматову не забыли. Без малого столетие ее стихи не сходят с уст. Если говорить о поэтах Серебряного века, то земная жизнь Анны Андреевны оказалась самой долгой, а земная слава ее — едва ли не самой стойкой и неоспоримой. Помимо ряда мощных стихов гражданственного звучания из ее обширного наследия и сегодня помнят, знают, любят именно то, что сделало Ахматову «великим певцом великой любви». Венец «Музы плача», которым увенчают Ахматову в годы народных бедствий, тяжек и значителен своей музейной нетленностью. Но живет, покоряя и вдохновляя миллионы, неслабеющий голос ее пронзительной «Музы любви».
Стихами чаще всего говорят люди, испытывающие потребность выразить полноту чувств, непередаваемую прозой, тонкость не поддающейся формализации мысли. А потому поэзия — стихия влюбленных, вступающих по воле неведомых сил на иную, более высокую ступень мировосприятия. Десятки, сотни стихов Ахматовой по существу — бесконечные вариации поэтического осмысления сменяющих друг друга влюбленностей, разочарований, обид, разрывов и новых увлечений. Тем более странно, что Анна Андреевна — мастер тонко улавливать настроения высшей сложности, шестым чувством ощущавшая уникальный строй отношений мужчины и женщины, — не умела любить. Речь идет не об увлечениях или влюбленностях, а о вселенском безумии Великой любви, доступном, как и любой другой дар, избранным.
«За всю свою жизнь любила только один раз. Только один раз. Но как это было!» — Темные веки опускаются, вздымается грудь, встревоженная воспоминаниями давней тахикардии страсти.
Признание сделано. Любила-таки, хоть и раз. Но кого? Когда? На эти вопросы величественная седовласая дама отвечать отказывалась. Напротив, сделала все возможное, чтобы запутать следы, ведущие к свято хранимой тайне. Но про единственную любовь периодически упоминала. Закинув голову на подушку, прижав ко лбу ладони, с мукой в голосе признавалась: «И путешествия, и литература, и война, и подъем, и слава — всё, решительно всё — только не любовь… как проклятье!.. И потом эта одна-единственная — как огнем сожгла всё, и опять ничего, ничего…» На этом месте откровения неизменно обрываются. Ни слова лишнего даже своему другу и биографу Лукинскому про ту единственную, что спалила дотла, оставив в душе пустошь пепелища. Да была ли она? Не морочит ли ненавистным биографам голову «главная чаровница Петербурга», «Северная муза», одна из самых изысканных мастеров любовной лирики Серебряного века? Была ли у Ахматовой, окутанной сонмом увлечений (вымышленных или реальных), единственная, все заслонившая, ценою в жизнь, любовь?
Если присмотреться внимательно к чреде романов Анны Андреевны, то столь пожароопасного чувства, о котором упорно упоминает она, не отыщешь. Что-то и в самом деле горело, дымило, полыхало поэтическим дурманом, но выжечь душу дотла… Вряд ли кто-то из избранных спутников поэтессы может этим похвастаться. Были увлечения, много, щедро дарящие вдохновение, влюбленности, опаляющие нервы, но скорее чадящие, чем испепеляющие, щедро превращающие золу чувств в урожай стихов. Выделить среди однообразных увлечений и охлаждений единственную, незабываемую, «все спалившую» Любовь никому пока не удалось. Так решила Ахматова, тщательно шифруя в преклонные годы адресатов своих стихов — ранних и поздних, всех. Пусть каждый, кому она дарила иллюзию великой любви, считает себя единственным.
Ведь какая услада для последнего часа:
…И умирать в сознанье горделивом,
Что жертв своих не ведаешь числа,
Что никого не сделала счастливым,
Но незабвенною для всех была.
Это ее дар, ее сила — быть незабвенной. Разве сравнить с быстро портящимся продуктом — ускользающим туманом счастья (которым она, как сама признается, одаривать не умела) нетленный знак избранности, пометивший вдохновителей ее Музы? Известно, что любвеобилие творцов часто объясняется необходимостью «подкармливать» свежей кровью эмоций свою Музу, подбрасывать ветки в костер вдохновения. Отгорев же и выразив пережитое языком искусства — нотами, красками, словами, творческие «вампиры» теряют интерес к «отработанному» материалу. Ахматова умела зажигать, не горя сама, умирать и воскресать в каждом новом чувстве, как опытная актриса в финале «Дамы с камелиями». Потому так богат перечень личных драм — сыгранных и исследованных с мудрой отстраненностью инструментарием Слова.
Конечно же, многое меняет время. Если лирика молодой Ахматовой напоена чувственностью — пронзительной, отмеченной печатью высокопробной страсти, то в зрелые годы она отказывается от многих любимых и самых горячих строк, переписывает куски четверостиший, изменяет посвящения и названия стихов, освобождая свое наследие от телесного, личностного, автобиографичного. Помудревшая и остывшая поэтесса принялась переписывать историю жизни наново, не заходя за протокольные рамки информативности, слегка расцвеченной подсказками встрепенувшейся в допустимых пределах памяти. Любовную же лирику, достаточно откровенную, сопроводила непременными оговорками: «только не подумайте: ничего такого у нас с ним не было!» Похоже на реплику из анекдота о преждевременно вернувшемся из командировки муже. Надо понимать, что поэтические пассажи о страсти — плод фантазии.
Настоящую нежность не спутаешь
Ни с чем, и она тиха.
Ты напрасно бережно кутаешь
Мне плечи и грудь в меха.
И напрасно слова покорные
Говоришь о первой любви,
Как я знаю эти упорные
Несытые взгляды твои!
или:
Ты только тронул грудь мою,
Как лиру трогали поэты,
Чтоб слышать кроткие ответы
На требовательное «люблю!».
или:
Взлетевших рук излом больной,
В глазах улыбка исступленья,
Я не могла бы быть иной
Пред горьким часом наслажденья…
Очевидно, что поэзия — не протокольная опись, но именно ее правде веришь больше и безоговорочней. Да и попытки пожилой поэтессы скрыть былые увлечения достаточно наивны. О близких отношениях Северной музы с мужчинами знали многие, в том числе — муж и те, кто рассчитывал на место главного героя ее единственного романа или хотя бы побочного.
