Процесс политической эмансипации, в результате которой евреи оказались среди академической, экономической и культурной элиты страны, хоть и продолжался долго — почти сто лет, — все же поражает достигнутыми результатами.
Впервые вопрос о равенстве прав всех граждан в политическом отношении был поставлен в конце XVIII века во Франции, где Национальное собрание приняло 26 августа 1789 года знаменитую «Декларацию прав человека и гражданина». Первая же статья «Декларации» гласила: «Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах». Статья шестая уточняла понятие равенства: «Все граждане равны перед законом и поэтому имеют равный доступ ко всем постам, публичным должностям и занятиям сообразно их способностям и без каких-либо иных различий, кроме тех, что обусловлены их добродетелями и способностями»[10]. Другими словами, все люди обладают равными правами, независимо от национальности, пола или религиозных убеждений. Стало быть, и евреи ничем не хуже французов или немцев и должны иметь такие же права. Кстати, Национальное собрание Франции распространило положение «Декларации» на евреев лишь спустя два года — 27 сентября 1791 года.
На деле повсеместно реализовать этот принцип оказалось куда как непросто. Многим странам потребовалось более века, чтобы привести свое законодательство в соответствие с основными принципами французской «Декларации». В Германии официальное признание равных прав всех подданных немецкой империи произошло лишь после объединения страны в 1871 году. Однако уже с первых десятилетий «века эмансипации» некоторые предприимчивые еврейские торговцы добивались успеха, богатели, занимали заметное положение в обществе. А их дети и внуки, получив соответствующее образование, шли в науку, становились профессорами, членами академической элиты страны. История семьи Макса Борна — хорошая иллюстрация этой закономерности.
Будущий нобелевский лауреат и глава гёттингенской физической школы был сыном обеспеченных родителей. Похоже, его ближайшие родственники уже не помнили, что их предки три-четыре поколения назад были бедны и бесправны.
Отец Макса Густав Борн (1851–1900) стал профессором анатомии и эмбриологии университета в главном городе прусской Силезии — Бреслау (ныне польский Вроцлав). Семья матери Макса, которую звали Маргарита, а по-домашнему — Гретхен, считалась одной из богатейших в городе, отец Гретхен — Соломон Кауфман — владел крупной сетью прядильных, ткацких и красильных предприятий, расположенных в разных местах Восточной Пруссии. Брак Гретхен с каким-то не очень богатым доктором Кауфманы не одобряли, естествознание и медицина в глазах состоятельных германских бюргеров были тогда не особо престижными профессиями.
Слово «Борн» на генеалогическом древе семьи появилось всего два поколения назад. Прадедушка Макса носил другую фамилию — его звали Мейер Шауль Буттермильх (1790–1864)[11]. Такие смешные фамилии (Buttermilch — по-немецки пахта, обезжиренные сливки) давали в XVIII веке в Германии евреям, обходившимся до того вообще без фамилий. Чем беднее была семья, тем комичнее и неблагозвучнее звучала фамилия. Мейер Шауль, по профессии мелкий торговец, был родом из польского города Лешно, расположенного в 90 километрах к востоку от Бреслау. В 1816 году он женился на девушке с красивым именем Блюмхе Маркус (Blümche — цветочек). У них родились восемь детей. Пятеро сыновей учились в еврейской школе и местной гимназии.
Трудно сказать, как сложилась бы их жизнь, если бы они не расстались с фамилией Буттермильх. Братья решили не испытывать судьбу. В 1842 году, ничего не сказав отцу, они обратились к прусскому королю с просьбой изменить их фамилию на Борн. В архиве сына Макса Борна — Густава — до сего времени хранится королевская грамота с милостивым разрешением братьям называться по-новому.
У Мейера Шауля Буттермильха нашлись средства, чтобы одному из своих сыновей — Маркусу Борну (1819–1872) — дать высшее образование. Маркус выучился на врача в Берлине, стал доктором медицины. Умер он относительно молодым — в возрасте 53 лет.
Сын Маркуса — Густав Борн (1850–1900) — пошел по стопам отца, стал медиком. Внук мелкого торговца Буттермильха, он добился звания ординарного университетского профессора. Густав тоже умер молодым, не успев узнать, что его сын Макс стал сначала студентом университета, а потом профессором, всемирно известным физиком, Нобелевским лауреатом.
Детство Макса Борна не назовешь счастливым. Мать умерла, когда мальчику было всего четыре года, отец был целиком погружен в науку и университетское преподавание, родственники с отцовской и материнской сторон не общались, ребенка воспитывали гувернантки и домашние преподаватели под контролем строгой бабушки Марии Кауфман. К тому же у Макса еще в детстве обнаружилась астма, от приступов которой он страдал всю жизнь.
Отец, конечно, мечтал об университетском образовании для сына, но не настаивал на каком-то определенном направлении. Он советовал Максу прослушать лекции по основам различных наук, от биологии и химии до философии и кристаллографии, и только потом выбрать область деятельности. Но увидеть сына студентом Густаву Борну не пришлось: летом 1900 года профессор Борн скоропостижно умер от сердечного приступа. Через полгода Макс успешно окончил гимназию и поступил в университет Бреслау, где еще помнили его отца — профессора медицинского факультета.
В немецких университетах студенты пользовались большей академической свободой, чем, например, в Англии. Учащиеся сами выбирали себе преподавателей, поэтому существовала здоровая конкуренция между профессорами не только внутри одного учебного заведения, но и между различными университетами. Лекции выдающихся ученых и ораторов собирали полные аудитории, слушатели приезжали из других городов и даже из-за рубежа, принося университету дополнительный доход. Поэтому университеты были заинтересованы, чтобы профессорские и преподавательские должности занимали самые лучшие исследователи и лекторы, обеспечивавшие приток новых студентов.
Различные учебные заведения использовали и другие способы привлечь молодых людей. Например, Мюнхенский университет называли «зимним университетом», потому что именно в зимний семестр там можно было насладиться театрами и концертами, поучаствовать в карнавале и походить на лыжах в горах, расположенных недалеко от города. Гейдельбергский университет, напротив, был хорош летом, когда можно было после или вместо занятий побродить по его романтическим окрестностям.
