Но это было бы еще полбеды. Главное заключалось в том, что я ни разу в жизни не ездил на велосипеде и только провожал жадными глазами немногочисленных счастливчиков - обладателей этого великолепного вида транспорта.
Получив машину, я с великой осторожностью вывел ее на край тротуара, прислонил к монументальной каменной тумбе, довольно бойко взобрался на седло и со всей энергией заработал ногами. Словом, я сразу же поехал, и поехал быстро. Коварство заключалось в том, что, как только замедлялся ход, начинало казаться, что я немедленно упаду. Я мчался и мчался по выщербленной мостовой, постепенно сознавая, что вроде бы пора и остановиться. Но сбавлять скорость не решался.
Наконец, нацелив на маячившую по ходу моего устремления толстую, раскидистую липу, я, проносясь мимо, обхватил ее ствол обеими руками. Самокат скользнул между моих ног и тут же свалился, сделав в агонии еще несколько оборотов колесами. Некоторое время я стоял, не в силах развести руки, прижавшись к дереву, и дышал, как загнанная лошадь. В моих глазах метались белые мухи.
Таков был мой первый опыт выезда на велосипеде.
Некоторое время я еще следовал описанной методике торможения. Дважды сшибал попадавшихся на пути разинь, а раз даже сам чуть не угодил под колеса ломового извозчика, успев в решающий момент удержаться за оглоблю лошадиной упряжки.
Последнюю свою жертву я подбил около Вдовьего дома, нынешнего Института усовершенствования врачей, стремительно спускаясь под уклон к Московскому зоопарку. Никаких правил уличного движения в ту пору не существовало, чего, наверно, не могут себе представить москвичи последних поколений. На этот раз я подшиб, если так можно выразиться, родственную душу, почти сверстника, продвигавшегося навстречу на старом сборном велосипеде. Машины наши сцепились колесами и слились в родственном объятии, а мы, вышибленные из седел, разделили участь всадников рыцарского турнира.
- Ты что, малохольный? - плачущим голосом спросил мой противник, медленно поднимаясь с булыжной мостовой и держась рукой за ушибленный бок. За ручку держаться толком не можешь, а туда же - кроешь, как наскипидаренный! Да еще от шпалера оболочку приспособил! Думаешь, я не вижу? Вот чет-нечет! Ты только глянь, какую мне восьмерку загнул!
Парень, как и я, был одет в потасканную летнюю армейскую форму, был коренаст, безбров, голубоглаз и смешлив. С пшеничного хохолка далеко на лоб сдвинута буденовка с нашитой голубой звездой. И петлицы на гимнастерке были у него голубые. И на каждой красовалось по магической золотой "птичке". И выразился он как-то странно - "за ручку". Все это сразу насторожило меня.
В молодости не получается долго держать досаду на человека. Через какие-нибудь полчаса мы, совместно устранив последствия столкновения, сидели на обочине тротуара, дымили едучей моршанской махоркой и, как старые приятели, обсуждали актуальные жизненные перспективы. Сережка, как оказывается, служил в гараже одной авиационной школы и так же, как и я, лелеял мечту поступить туда учиться.
- Она хотя и не на все сто летная, - толковал он, - но вроде того. И на аэродром ребят гоняют. Уже кое-кто даже летал... Слушай, айда к нам! Сейчас аккурат набор объявили. Ты подумакивай, чет-нечет, - может, и пофартит!
По его совету я вскоре подал рапорт по команде с просьбой допустить меня сдавать экзамены в Аэрофотограммшколу Красного воздушного флота - так длинно называлось это военно-учебное заведение. А еще через пару дней уже сидел в большом пустом зале барского особняка, ожидая вызова в приемную комиссию. Школа недавно переехала в новое помещение и еще толком не разместилась.
В кабинете комиссии за ободранным канцелярским столом восседало трое: начальник школы, известный аэрофотосъемщик Златогоров - полнеющий красивый брюнет, до синевы выбритый, в отутюженном штатском костюме и похожей на морскую фуражке, расшитой по околышу золотыми крылышками, военком Кринчик располагающего вида светлоглазый блондин, в мешковатой гимнастерке и нескладно накрученных зеленых обмотках, и похожий на древнего святителя, с изможденным лицом, окольцованным редкой бородкой, начальник учебной части летчик-наблюдатель Федоров.
Шло собеседование, или, как многозначительно пояснил Федоров, коллоквиум.
- Расскажите биографию!
- Какая у меня биография? Ну, кончил семь классов. В РОСТА (теперь это называется ТАСС) поначалу работал. Сообщения всякие расклеивал. Афиши. Плакаты. Листовки.
Для подтверждения я даже захватил одну из оставшихся у меня дома листовок и теперь развернул на столе перед комиссией. Заголовок ее напоминал о недавнем прошлом: "Крупная победа над белогвардейской сволочью".
Кринчик уважительно поглядел на листовку, потом на меня.
- ... Дальше вот самокатчиком поступил. А теперь к вам хочу. В авиашколу... Все!
- Ну что же, - резюмировал Златогоров. - Так вроде ничего, подходяще. Анкетные данные потом политчасть проверит. Только очень уж молод, практики мало. А главное, насчет знаний. Такая досада, Виткевич опять подвел! Один грех с этой профессурой. И проэкзаменовать человека толком некому.
- Пусть сходит к нему сам, - предложил Федоров. - Там еще один парень подбирается. Вдвоем и пойдут.
- Вот что, - начал объяснять мне Кринчик. - Мы без проверки знаний окончательно вопроса не решаем. Ну хотите, называйте это экзаменом. Школа у нас особая, специальная, требует полноценного среднего образования. Иначе будет трудненько... А может, вы и лодырь какой? - он конфузливо улыбнулся. Словом, Виткевич все выяснит. Глаз у него на вашего брата наметанный. Только учтите - большой оригинал! Можно сказать, человек настроения. И крутой. Но и вы, судя по виду, не кисейная барышня. Квиток возьмете в канцелярии у секретаря. Если экзаменатор найдет вас пригодным, пусть подпишет. Тогда считайте - ваше дело в шляпе. А находится это недалеко. В аэрологической обсерватории, на Пресне. Найдете?
Еще бы мне не знать Пресни, где я родился, прожил всю свою жизнь и изучил каждый закоулок, от руин фабрики Шмидта, где мы пацанами играли в казаки-разбойники, до гончаровского особняка на ныне исчезнувшей Средней Пресне, не носившей еще тогда имени Заморенова. Все сызмальства было мне здесь знакомо: перестуки ткацких станков в почерневших корпусах "Трехгорки", визг пилы в деревообделочной мастерской на Горбатом мосту, чадные дымы лакокрасочного мамонтовского завода, тоскливый ночной рев животных, томившихся в скученном тесном зоопарке, рабочие гулянья по воскресеньям в сквере Пресненской заставы, где степенно, взявшись за руки, выступали рабочие династии, под переборы тальянки и хватающий за сердце напев "Златых гор"... Всегда шумная, хлопотливая, кипучая, незабываемая Пресня!
