– Хорошо тебе, – мечтательно оценил троюродный брат, – рядом Цинандали.
– Ну и что с того?
– В Цинандали живут князья Чавчавадзе. Нина Чавчавадзе – вдова Грибоедова, младшая ее сестрица Екатерина, их почтенная матушка княгиня Саломея. Непременно проведай, передай от меня поклон. Мы ведь с детства в дружбе. Маменька моя давала уроки музыки и французского Нине с Катенькой.
У Михаила загорелись глаза.
– Дочери пригожи?
– Не то слово! Нина смуглая, черноокая, чернобровая – настоящая царица Тамар. А Екатерина попроще, хохотушка-проказница, и глаза голубые.
Егор, помолчав, заметил:
– Но на Нину планы не строй – до сих пор в трауре и дала зарок, что не выйдет замуж после Грибоедова.
– А насчет младшенькой?
Егор пожал плечами.
– Разве что, пожалуй, платонический флирт… У ее родителей есть серьезные виды на его высочество князя Дадиани. Он правитель Мегрелии, не тебе чета. Ты уж извини.
Лермонтов надулся.
– Подумаешь – князь! Против нашего брата, поэта, у любого князя кишка тонка.
Ахвердов иронично фыркнул.
– Ну, попробуй, попытай счастья. Может быть, и выгорит.
3
На улице после бани оказалось не намного прохладнее: был уже конец сентября, но жара стояла сильная, и на небе ни облачка. Вслед за господами шли слуги: за Ахвердовым – Васька, за Лермонтовым – Андрей Иванович, состоявший при нем с младых ногтей. Маленькому Мише подарили его однажды на именины, и крепостной растил барчука как дядька, следуя за ним и в Москву, и в Петербург, и в ссылку на Кавказ. Даже заведовал кассой хозяина. Михаил называл его Андрей Иванычем, но на «ты». В этом 1837 году слуге стукнуло сорок два.
Вчетвером вышли к причалам Куры и полюбовались рекой – водяными мельницами, выдвинутыми мостками к самой быстрине, лодками под парусом, рыбаками по колено в воде с удочками из ветвей орешника. Жорж служил гидом и пальцем указывал на достопримечательности: древний замок Метехи, напротив – руины крепости Карикала, которая была разрушена десять лет назад сильным землетрясением.
– Там, на склоне Святого Давида, Грибоедов упокоен. Хочешь посетить его склеп?
– Непременно, но не теперь. Мне пора предстать пред очи генерала Розена, засвидетельствовать прибытие.
– Ну, тогда нам на Алавердскую.
По пути, на торговой площади – «татарском майдане» – Лермонтов купил сафьяновые чувяки с серебряными позументами черкесской работы (изначальная цена была три рубля серебром, но совместными усилиями удалось сбить ее до двух).
Здание штаба отдельного Кавказского корпуса словно вымерло – только часовые у входа и писари внутри.
– Здравствуй, Поливанов, – заглянул в одну из комнат Егор. – Отчего никого не видно?
– Оттого что с утра главнокомандующий выехал на Дидубийское поле, где его величество станет проводить смотр. Ты-то здесь зачем? Вот уж будет тебе взбучка.
Ахвердов не растерялся.
– Друга и брата встречал, прибывшего из Петербурга. Разреши отрекомендовать: корнет Лермонтов.
Оба офицера вытянулись по струнке, щелкнув каблуками.
– Вы, корнет, не родич ли тому Лермонтову, что стихи пишет?
Михаил улыбнулся.
– Это я и есть.
Поливанов ахнул.
– Да неужто? Вот ведь как бывает – не гадал, не чаял… Разрешите руку вашу пожать?
– Сделайте одолжение, сударь.
– А когда барон Розен обещал вернуться? – спросил Егор.
– К вечеру, должно быть. Я доложу.
– Доложи, голубчик, очень нас обяжешь. Мы пока пойдем пообедаем. Коли что – так пришли за нами кого-нибудь.
– Так и быть, пришлю.
И действительно: только заказали вина и холодных закусок, как примчался из штаба вестовой.
– Стало быть, велели господам офицерам тотчас же прибыть.
Выругавшись по матушке, приказали половому придержать заказ и пошли к начальству.
Генерал-лейтенант Розен [1] , по происхождению из Эстляндии, был мужчина маленький, но надменный и неласковый, как Наполеон; смотрел на всех собеседников снизу вверх, словно сверху вниз. Покивав на приветствия прибывшего Лермонтова и пробежав глазами его документы, выразил неудовольствие:
– Что-то вы подзадержались в пути, корнет. Целая неделя по Военно-Грузинской дороге – не долго ли?
– Каюсь, ваше превосходительство: был заворожен здешними красотами и не мог себя заставить тронуться то с того, то с иного места, прежде чем не сделать картинку карандашом или маслом.
– О, так вы не только поэт, но и художник? – спросил Розен, впрочем, не без насмешки в голосе.
Михаил ответил серьезно:
– Я не льщу себе столь высокими прозвищами. Не художник и не поэт, но военный, пишущий стихи и картины.
– Этак лучше. Отправляйтесь, господин военный, в собственную часть и побыстрее. Ваш Нижегородский драгунский полк скоро должен выступить в сторону Тифлиса, чтоб принять участие в смотре на Дидубийском поле.
Лермонтов молчал. У барона вопросительно поднялась кверху бровь.
– Что-то вам неясно, корнет?
– Так точно, ваше превосходительство. Есть ли мне резон ехать ныне в Кахетию, коли полк прибудет вскоре сюда? Не логичней ли дожидаться его в Тифлисе?
Розен покраснел, в гневе сжал невзрослые кулачки и притопнул ногой:
– Подчиняться! Не рассуждать! – Грозно помахал он пальцем. – Логики не нужно. Нужно исполнять в точности приказы. Велено убыть в часть – стало быть, убывайте!
– Есть! – щелкнул каблуками Михаил.
– Можете идти. – И вдогонку снисходительно разрешил: – Дозволяю вам сутки отдохнуть. Но уж послезавтра с утра выехать обязаны.
– Слушаюсь!
Лермонтов вышел из кабинета главнокомандующего, тяжело отдуваясь. На немой вопрос брата повращал глазами: дескать, и осел же ваш барон Розен! Вслух же произнес:
– Это все пустое. Главное – свободен до послезавтра! Можно погулять!
И, схватив Ахвердова за руку, потащил вон из штаба, бормоча:
– Жажду вина и дев! Бесшабашных, веселых дев! Страстных и доступных!
Егор, улыбаясь, ответил:
– С нашим удовольствием. Сделаем в лучшем виде.
4
Хорошо, что в жизни все плохое кончается быстро. Плохо, что кончается точно так же быстро и все хорошее. Не успел Михаил разойтись в загуле, как настало утро отъезда. Серое, унылое, с мелким дождиком. Лермонтов – верхом, на своем тонконогом скакуне Баламуте; в небольшом возке – сундуки и вещи, кучер Никанор (он же конюх) и Андрей Иванович. Подгулявшего накануне брата будить не стал – написал записку. И, благословясь, в путь. На одном из выездов из Тифлиса, в обусловленном месте, присоединились к почтовой карете под казачьим и пехотным прикрытием с пушкой. Нападений горцев на обозы в Грузии не случалось, но на всякий случай следовали с конвоем. Благо ехать было довольно близко – около 70 верст (двигаясь неспешно, можно добраться за 5 часов).
