Ознакомительная версия.
И пошёл отдавать бабушке редиску. Потом погрузился в обычные свои занятия.
Выйдя вечером во двор, я обнаружил обрывки пакета и огромное количество подсолнечной шелухи на земле. В этой ситуации было что-то совершенное. Я не попробовал ни одной семечки из своего вожделенного килограмма!
Моя повторная попытка вести туалетную кассу вскоре была разоблачена, и я с облегчением превратился в обычного честного мальчика, готового отчитаться в каждой потраченной копейке. Желание обладать килограммом семечек испарилось навсегда.
Кем был преподан мне этот выразительный урок? Провидением – или собственной детской наивностью? Провидение мне кажется более убедительной гипотезой (знать бы ещё, что это такое). Уж очень хорошо этот урок был построен.
Не могу сказать, что я всегда с тех пор блистал безукоризненной честностью. Но ощущение, что врать и мошенничать глупо, меня уже не покидало. Хорошо отпечаталось в памяти, как все мои ухищрения закончились лузгой на земле. Если даже быть шибко предусмотрительным и дотащить горсть семечек, или чего-то другого, до конца, до Луча встречающего, то как же они будут смешны и нелепы, бессмысленны и обременительны…
Мне важно не только осмыслить то основное, что было в детстве, но и понять значение того, чего не было.
Например, религиозность. Она совершенно отсутствовала в нашей семье. Символом её несуществования стало соседство с безымянным «складом», оказавшимся впоследствии храмом. Да и в слове «богадельня» я не слышал тогда ничего религиозного.
Советскую идеологию некоторые считают разновидностью веры, но вокруг меня не наблюдалось и никакого идеологического дурмана. Хотя дедушка был партийным пропагандистом и агитатором, но ни он, ни другие взрослые никак на меня в эту сторону не воздействовали. Тем более не проникал в нашу семью культ личности. Хотя мама и написала в своём «Бавыкинском дневнике»83 главу «Как из меня сделали сталинистку», но таковой всё-таки не стала и свою партийность принимала просто как обстоятельство жизни, никак не донося её до нас с братьями.
Жили мы небогато, но без нищеты. Бывая в гостях у одноклассников, я видел, что некоторые живут лучше нас, но многие – хуже. То, что мы не страдали от бедности, было связано и с дедушкиной финансовой подстраховкой, и с трудолюбием родителей. Меньше всего – с социалистическим лозунгом (одним из многих) «Всё во имя человека, всё для блага человека».
Слава Богу и за то, что мы не были богаты! Это, по-моему, испытание жёсткое – может быть, даже хуже бедности. Судьба словно держала меня поблизости от золотой середины, располагая к спокойному философичному наблюдению жизни и не подвергая тому, чего я мог бы не выдержать.
Не было в моём детстве и вопиющих трагедий, которые могли бы исковеркать психику. Не было депрессий у взрослых, тем более пьянства и т. п. Некоторые тяжёлые для родителей переживания (например, рождение мёртвой девочки у мамы) были от меня в детстве скрыты.
Пишу это, чтобы отчётливо понять: судьба меня щадила, и во многих душевных качествах, вроде оптимизма, нет моих заслуг. Меня снабдили этим гены и обстоятельства жизни.
Дорога в школу, дорога из школы
Стою у нашего подъезда: стриженый «под нулёк», в фуражке, в гимнастёрке с ремнём, в наглаженных брюках. Пряжка и пуговицы на гимнастёрке блестят, начищенные специальной пастой или просто зубным порошком (под пуговицы надо было подкладывать картонку с прорезью). Ранец – прямоугольный, жёсткий, других тогда и не было. Это старое фото.
Ладно, надо сойти с фотографии: пора в школу. Повернуть направо, за угол дома, там выйти на Погодинку и свернуть по ней налево. Вот начался собачий лай в длинном доме за оградой. Сейчас я думаю, что это был медицинский виварий, где держали подопытных собак. Тогда не задумывался, это была данность: лай множества собак, когда иду мимо. Видел ли я клетки с собаками, заглядывая в полуподвальные окна? По крайней мере, иногда пытался увидеть, это я точно помню. А откуда сейчас смутные контуры клеток с собаками – из памяти или из воображения – не знаю.
Знаменитая Погодинская изба на другой стороне улицы поначалу была для меня только красивым домиком – в отличие от остальных некрасивых. Когда я узнал, что это памятник архитектуры, удивлялся тому, что в нём, в этом памятнике, люди живут.
Там, где Погодинка пересекается с Абрикосовским переулком и с Малым Саввинским, направо и немного вниз – моя первая школа №35.
Дорога обратно была совсем другой, с различными вариациями.
Иногда я обнаруживаю себя в компании мальчишек-одноклассников: мы прыгаем с гаражей. Прыгнуть первый раз было жутко, почти невозможно, хотя прыгали мы не на асфальт, а на кучу песка. Все прыгали, а я не мог. Меня уговаривали, подбадривали, подначивали – а я не мог. И наконец, с замиранием сердца, всё-таки прыгнул! Оказалось, это совсем не сложно и не опасно, куча песка была мягкой. После этого прыгал со всеми, и очень радовался преодолению страха.
Часто я возвращался с приятелем, Юрой Глазманом. Это был специализированный приятель – именно по возвращению из школы (он жил в нашем конце Погодинки, по другую ей сторону). Забавы мы придумывали простые, но нам нравилось. Например, заучивали телефоны друг друга. Распевали, как песню, дедушкин номер:
– Гэ пять, двадцать пять, семьдесят девять!..
Так тогда выглядели телефонные номера: Г-5—25—79. Буквы были написаны на телефонном диске (до кнопочных аппаратов было ещё далеко, не говоря про мобильники).
Его телефон у меня тоже сохранился (не в памяти, я вовремя его записал). Как-то, лет в двадцать пять, я решил позвонить по этому телефону, сделав необходимую поправку на общую модификацию номеров. Соединилось. Спросил Юру. Позвали! Подошёл кто-то басистый (а мой приятель был маленьким, юрким и писклявым, но это ведь тогда). Он ли, выросший, подошёл к телефону, или другой Юра, оказавшийся там по совпадению, не знаю. Мои попытки напомнить про одноклассничество были напрасными. Он меня не признал.
Но вернусь к тем, детским временам. Иногда в нашем распоряжении оказывались ненужные чековые ленты. Мы кидали их, как серпантин, а потом играли с возникшими бумажными змеюками.
Всё это было, конечно, не на улице, а во дворах. Поэтому путь из школы часто оказывался длиннее и дольше, чем путь туда.
Пророчество об университете
В 1953 году было закончено строительство главного корпуса МГУ на Ленинских горах (теперь снова Воробьёвых). Об этом писали все газеты, печатали фотографии университета. Только много позже мы узнали, что строили его силами заключённых, а тогда это представлялось как одно из безупречных достижений «страны победившего социализма».
Мама показала мне фотографию главного здания МГУ в «Вечерней Москве», одной из газет, которые дедушка постоянно выписывал.
– Вот здесь, – сказала она, – ты, вполне возможно, будешь учиться.
Это был тот год, когда я пошёл в первый класс. Университет был пока вне сферы моих интересов, Но фотографию я запомнил. На средних этажах этого главного корпуса, где на здании видна бордовая каёмочка, расположился механико-математический факультет. Пять лет я учился там математике. И ещё год французскому. Исполнил ли я пророчество? Или оно само сбылось? Вопрос задачи, у которой нет математического решения.
Интересно, что мама предрекла мне и работу с вычислительными машинами. Это было несколько лет спустя, когда я был в шестом или седьмом классе. Мы оба прочли статью об этих таинственных малоизвестных устройствах и о людях, которые ими управляют. Слов «компьютер» и «программист» тогда в русском языке просто не было. Были ЭВМ (электронные вычислительные машины) или ещё солиднее – ЭВЦМ (загадочное добавление: цифровая).
Обсуждая со мной эту полуфантастику, мама неожиданно отнеслась к ней совершенно прагматически и заметила:
– Гляди, какое интересное занятие. Может быть, и ты на этих ЭВМ когда-нибудь будешь работать…
Не то чтобы это была одна из очередных гипотез. Других предположений о моём обучении и профессиональной ориентации она никогда не выдвигала. Материнская интуиция – странная штука.
Вот литературного будущего она мне никогда не прочила. Более того, даже когда я начал писать, воспринимала всё, что я ей давал читать, довольно критично.
Интересно сопоставить своё детство с отцовским или материнским.
У отца детство прошло в Усть-Каменогорске, ещё до революции, он родился в 1910 году. Много братьев и сестёр. Бедность, босоногая свобода. Мать водила его к баптистам. Отец был мастеровитым и читающим. В детстве Гане пришлось насмотреться много всяких несправедливостей и жестокостей, и симпатий к царизму у него не было.
Ознакомительная версия.
