Ознакомительная версия.
Из Лодзи Пилсудский был перевезен в Варшаву и там заключен в десятый павильон цитадели, куда сажали наиболее важных государственных преступников. Десятый павильон имел особую администрацию и особу кухню. От войск был внутренний пост в коридоре здания у выходных дверей. Дальше по коридорам несли службу жандармы, – ни часовой, ни проверявший его дежурный по караулам не имели права заходить вглубь помещения…
Польская социалистическая партия приняла решение устроить своему вождю побег. Но бежать из десятого павильона считалось невозможным делом. Был выработан искусный план. Пилсудский стал симулировать умопомешательство. Душевные болезни не входили в компетенцию постоянного врача крепости. Начальство пригласило для консультации первого варшавского психиатра, профессора Шабашникова. Разумеется, Шабашников немедленно признал в заключенном симулянта. После нескольких минут беседы (наедине) он прямо спросил Пилсудского, для чего ведется игра и что, собственно, ему нужно. Узнав в чем дело, Шабашников без колебания написал свидетельство о душевной болезни Пилсудского. «Это был человек большого благородства», – говорит Сигизмунд Клингсланд и, очевидно в объяснение столь странного факта, замечает: «Шабашников был православной веры и его все считали русским; однако, в действительности, он был бурятского происхождения»[3].
На основании свидетельства профессора Шабашникова Пилсудский был переведен из Варшавской крепости в Петербургскую психиатрическую больницу. В эту же больницу поступил в качестве ординатора доктор Мазуркевич, член польской социалистической партии. Русский директор больницы исследовал присланного из Варшавы пациента и также без труда обнаружил притворный характер болезни. Директор больницы поступил, как Шабашников: поговорив с Мазуркевичем, он обещал хранить секрет столько времени, сколько это будет нужно «больному». Вероятно, этот директор был тоже бурятского происхождения.
Остальное прошло гладко. В заранее условленный день больной был вызван для исследования в камеру ординатора Мазуркевича. Ординатор отпустил сторожей, Пилсудский переоделся в приготовленное для него платье, затем оба неторопливо вышли парадным ходом, сели в экипаж – и исчезли. Пилсудский выехал в Киев, выпустил – упорный человек! – очередной номер «Работника» и отправился за границу.
Он обосновался в Кракове. В этот период его жизни, по-видимому, окончательно оформились и окрепли его взгляды на способы борьбы за освобождение Польши. Виды казались ему благоприятными. Вспыхнула русско-японская война. Пилсудский немедленно отправился в Токио: он предлагал поднять восстание в Польше и просил у правительства микадо помощи оружием и деньгами. Правые политические круги Польши считали этот план нелепым и вредным для польского дела. Одновременно с Пилсудским в Токио оказался Роман Дмовский, его противник и соперник на протяжении трех десятилетий. Два противоположных влияния столкнулись. Японское правительство отказалось поддержать Пилсудского.
Он вернулся в Европу. На смену войны пришла первая русская революция. Весной 1905 года Пилсудский основал боевую организацию польской социалистической партии.
Эту главу биографии знаменитого государственного деятеля мы изложим весьма кратко, – из политической песни можно и выкинуть слово. Впрочем, Пилсудский не отрекается и от этого периода своей жизни. Биограф так определяет задачи группы Пилсудского в тот период: «Боевая организация охраняла партийные квартиры, защищала вождей партии во время уличных манифестаций, уничтожала иногда шпионов, провокаторов и особенно жестоких полицейских деятелей. Наконец, под личным руководством Иосифа Пилсудского она произвела ряд отмеченных неслыханной смелостью нападений на русские почтовые транспорты, в целях добывания средств для движения… Нет ничего постыдного в жизни польского национального героя. В 1905 году Пилсудский состоял в войне с царской Россией. Дела в Рогове, в Мазовецке, в Безданах были блестящими военными действиями».
Из этих дел самым громким была экспроприация в почтовом поезде номер 4, на полустанке Безданы, расположенном в глубоком сосновом бору по 634-й версте от Петербурга. Совершена была эта экспроприация со смелостью, действительно, неслыханной и с такой же точностью в работе: через несколько минут после ее окончания на полустанок вошел поезд Вел. Кн. Михаила Александровича. Подробности Безданского дела можно найти в статьях русских газет от 15-го, 16-го и 17-го сентября 1908 года. Эпитеты, встречающиеся в этих статьях, особенно в газетах консервативных, теперь трудно читать без усмешки. Авторы едва ли могли думать, что главный руководитель Безданского дела через десять лет станет главой государства и будет обмениваться сердечными телеграммами с королями.
Деятельность «боювки» обманула надежды ее вождя. Насколько я могу судить, она вряд ли отвечала и склонностям его характера. От людей, хорошо его знавших, мне не раз приходилось слышать о благородстве натуры и личной обаятельности Пилсудского. Каким образом он мог участвовать в «блестящих военных действиях» указанного выше рода, мне, признаюсь, остается непонятным. «Идеологические провалы» встречаются и у декабристов, однако у них это была теория. Одно дело кровь в чернильнице, другое – хрипящий в агонии кондуктор поезда, старичок-почтальон с простреленным животом… Разумеется, очень легко сказать: «на войне то же самое». Но никакие метафоры, никакие «a la guerre comme a la guerre» из Бездан Аустерлица не сделают… Будем, однако, помнить, что все это Пилсудский совершал, служа по своему разумению Польше, причем не раз и не два, а сто раз ставил на карту и свою голову.
III
Настоящая война приближалась. В последние годы перед ней Пилсудский перенес свою деятельность в Австрию. Под его непосредственным или косвенным руководством в Галиции создались общества по военному обучению польской социалистической и демократической молодежи. Ориентация этих союзов выразилась в следующих словах Пилсудского: «Если в близящейся войне мы не станем на сторону Австрии против России и не образуем при этом собственной армии, мы можем считать себя навсегда вычеркнутыми из списка живых народов». Венское правительство относилось к деятельности Пилсудского благосклонно, однако без особой горячности. Молодежь воспитывалась в идее борьбы с Россией – это было недурно. Но молодежь была что-то уж очень левая и у вождя было прошлое – оно правительству Франца-Иосифа нравилось, должно быть, значительно меньше. Некоторое предубеждение против революционных экспроприации можно с большой вероятностью предположить у восьмидесятилетнего австрийского Императора (если оно есть хотя бы у пишущего эти строки). Одним словом, любви не было, ни взаимной, ни односторонней: с обеих сторон проводился принцип: «постольку – поскольку».
Ознакомительная версия.
