«Для того, чтобы фильм был снят, нужны были деньги с советской стороны, а их не давали, — объяснял Ольбрыхский, — так как у власти находился Брежнев, и времена отличались от нынешних. А в сценарии, конечно, была политика, хотя Володя и старался описывать все максимально толерантно. Теперь фильм можно было бы снять. Но нет Володи, и Депардье уже не тот, и я по возрасту должен быть в чине полковника, а не лейтенанта, как по сценарию.
К тому же сейчас Высоцкий написал бы эту историю совсем по-другому. Я слышу, как он кричит мне с небес: «Не берись за эту роль!» — и, конечно, не могу не послушать своего друга…»
Они — Дани, «сестричка» Марина и Владимир — жарко обсуждали все варианты возможной будущей совместной работы, мечтая вместе сняться в каком-нибудь хорошем фильме. Однако такая радость, рассказывал Ольбрыхский, выпала лишь ему с «сестричкой» в экранизации пьесы Николая Эрдмана «Самоубийца». Но Володя незримо присутствовал на съемочной площадке.
Получив неожиданное приглашение от немецких телевизионщиков, Дани тотчас вспомнил рассказы Высоцкого об этом замечательном драматурге, его трудной судьбе, сотрудничестве с Таганкой, о намерении Юрия Петровича Любимова поставить на сцене театра «Самоубийцу». То есть Володя как бы незримо присутствовал рядом.
Хотя в итоге Ольбрыхский оказался недоволен своим исполнением. Чувствовал, что ему очень мешало то, как Марина, наблюдая за его работой, невольно прикидывала, а как бы эту роль сыграл Владимир. «Польский брат» говорил: «Высоцкий пользовался крайне скупыми выразительными средствами, которые, несмотря на это, а может, благодаря этому производили на зрителей колоссальное впечатление. Чувствовалось, что это небывалая личность, в которой поэтический гений загадочным образом дополнял интерпретационное искусство. Творчество Высоцкого — всегда нервы, всегда двужильность…».
Кстати, Даниэль и Высоцкий, такие разные и одновременно похожие друг на друга по темпераменту, вполне могли стать конкурентами на другой съемочной площадке. Режиссер Георгий Данелия, подбирая актеров на роль заглавного героя своей комедии «Афоня», среди всех прочих кандидатов склонялся именно к нашим героям. «Высоцкий хотел сниматься, — рассказывал Георгий Николаевич, — сам заходил к нам в группу. Но, к сожалению, не получилось. Вел я переговоры… и с Даниэлем Ольбрыхским. Но утвердили Леонида Куравлева. Афоне в исполнении Куравлева зрители прощают то, чего бы никогда не простили Афоне Высоцкого или Ольбрыхского».
* * *
Между Ольбрыхским и Высоцким существовала не только творческая сопряженность. Их притягивали друг к другу и некоторые иные интересы. Ну например, страсть к скоростной езде на автомобиле и непреходящая любовь к лошадям.
Даниэль называл себя профессиональным всадником и всякий раз при встречах с Владимиром Высоцким провозглашал изысканный французский тост: «За наших лошадей, за наших женщин, за всех всадников». Для непосвященных пояснял, что это неразделимо: хорошего всадника все женщины уважают и любят. А хороший всадник любит женщин!
Я согласен бегать в табуне,
Но не без седла и без узды!
Всегда, когда он это пел, а я в это время был рядом, Володя говорил: «Это я специально для Дани пою». Наверное, имел в виду, что я такой же, как он, иноходец.
Даниэль с юных лет увлекался верховой ездой. Говорил, что учится у своих лошадей: «Не знаю, чему, но учусь. Прелесть не только в том, что я верхом на ней, это что-то… Эта верность совсем другая, чем у собаки. Это совсем разная дружба. Собака без вас просто погибнет. Волк без вас может выжить, лошадь тоже. Лошадь любит не потому, что мы ее кормим, она просто любит. Это многовековая связь. Лошадь нужна была человеку, а человек, конечно, лошади. Но сначала лошадь нужна была человеку… Это огромный зверь, это 400 килограмм веса, она не умеет говорить… С ней нужен физический контакт, как с детьми. Даже мой малолетний сын хочет, чтобы я его обнял… Лошадь хочет, чтобы я обвил ее шею, потрепал по холке, поцеловал в морду… Хочет любви, нежности, физического общения».
Когда много лет спустя после 1980-го знаменитый танцовщик Михаил Барышников рассказывал в Париже Даниэлю и Марине Влади о своем автобиографическом фильме «Белые ночи», собеседники чуть не в унисон предложили: «Миша, станцуй под песню Высоцкого. Придумай такую сцену. Самый лучший танцор мира и друг Высоцкого должен сделать это!». Барышников добился от продюсеров и режиссера вставить в картину эпизод, когда его герой танцует в пустом театре под песню «Чуть помедленнее, кони». Ольбрыхский считал: «Этот фрагмент вошел в историю мирового кино. Наверняка Миша поставил этот номер сам — кто еще сделает так, как он? Как он проехал на коленях! Гениально…»
Ну а машины для Высоцкого и Ольбрыхского — это особый разговор. Свой первый автомобиль (подержанный «Мерседес»), вспоминал Даниэль, Володя приобрел поздно, а еще позже выучился ездить. И когда научился, гонял быстро и уверенно. Даже ребенок не так радуется новой «железной дороге», как Володя радовался автомобилю. Неудивительно, что этой своей страсти он посвящал песни. Как всегда, баллады эти были чем-то более значительным, чем просто стихи о шоферах и их машинах.
Одну из первых он написал, пожалуй, после того, как я прокатил его по заснеженной Москве. Я развлекал его всякими штучками: бросал машину в контролируемый юз, показывал трюки и т. д. Автомобиль был хороший, а учил меня искусству вождения сам Собеслав Засада, поэтому наше озорство закончилось благополучно. Когда остановились, Володя выбрался из машины, поцеловал землю и сказал: «А сейчас я тебе спою насчет всего этого».
И — вперед!
Наматываю мили на кардан,
И еду параллельно проводам.
Завинчивают гайки. Побыстрее!
Не то поднимут трос как раз, где шея…
* * *
О смерти Высоцкого Даниэль узнал слишком поздно. В те дни он снимался во Франции, где-то в глухомани, у Клода Лелюша в фильме «Les uns et les autres». Ольбрыхского просто не смогли отыскать, как ни старались, — качество и возможности связи были еще далеко не те, что ныне.
Кончину Владимира, вернее «девятины», зарубежные друзья и родственники Высоцкого решили отметить в Париже в мастерской художника Михаила Шемякина. После обедни в церкви Марина Влади с сестрами, Даниэль с Сюзанной, музыкант Костя Казанский отправились к Шемякину, в старый, огромный парижский дом напротив Лувра.
Согласно обычаям, стол был заставлен любимыми кушаньями усопшего. Селедка, лосось, икра, свежие огурцы — все из лучших армянских магазинов Парижа. На горячее — отменный украинский борщ и бефстроганов с гречневой кашей. Ну и, разумеется, водочка в запотевших графинчиках. Посредине стола хозяева поставили пустой прибор, при столе — стул. На стене висела гитара и большая фотография Высоцкого.
