Надо было уходить, но никакого приказа на отход ни от командира роты, ни от комбата не поступало. Я послал Петра Марковича на КП командира роты.
На нашем участке немцы не наступали. Но правее часть прорвавшихся танков и пехота уже разворачивались для атаки нам во фланг.
Вернулся Петр Маркович: «Ротный отдал приказ: держаться до конца и позицию не сдавать».
Ну, держаться так держаться. Я побежал по траншее на правый фланг. Туда же приказал перебираться и бронебойщикам.
Вот пишут везде, что первые противотанковые ружья были опробованы на передовой в ноябре сорок первого под Волоколамском. Неправда. Мы получили ПТРД-41 еще во время смоленских боев. Правда, немного. Но они нам уже тогда здорово помогали.
Два танка и около взвода пехоты шли на нас. Егоренков начал стрелять и вскоре перебил гусеницу одному из танков. Танкисты стали выскакивать через боковой и нижний люки, отползать в сторону. Их тут же перестреляли бойцы из отделения Крапивина. Стреляли они всегда хорошо.
Второй танк продолжал двигаться на нас вдоль траншеи, покинутой второй ротой. Я хорошо видел в бинокль, как вставали бойцы третьего, а затем второго взводов, выскакивали из траншеи и, пригнувшись, убегали в сторону хуторских огородов и риг. Некоторые бросали винтовки и противогазы, чтобы бежать налегке. Этих уже трудно остановить. Танк, не делая остановок, стрелял из пушки и пулемета. Снаряды падали где попало, не причиняя нам никакого вреда. Но пулемет стегал по траншее прицельно. Как только он вплотную подошел к правому флангу нашего взвода, навстречу ему стал пробираться Светлогор. Это был один из самых надежных бойцов моего взвода. Он полз на четвереньках по дну траншеи. В руках две противотанковые гранаты. Винтовку оставил в окопе. Вот он привстал и перескочил к угловой ячейке. Из ячейки тут же, как испуганный заяц, выскочил ополченец и побежал к нам. Но пробежал он немного, упал ничком на дно траншеи и больше не поднимался.
Механик-водитель танка, видимо, что-то заподозрил или просто остерегался двигаться прямо на окопы и начал немного отворачивать. Егоренков тут же выстрелил из бронебойки. Железная махина остановилась, сделала доворот башни, и короткое орудие ее дернулось от выстрела. Перед ячейкой бронебойщиков вскинулся черный сноп земли и огня. Оттуда закричали: «Санитара!» В дыму и пыли я увидел, как две сгорбленные фигуры в расстегнутых шинелях утаскивали в глубину бокового хода сообщения длинное противотанковое ружье. Значит, расчет уцелел, понял я, меняют позицию.
Я стрелял из автомата по зеленым мундирам, которые перебегали и падали в траву, снова вставали, перебегали и падали. В их движениях было столько уверенности, что становилось не по себе. Некоторые приближались к нам по траншее. Мелькали их каски с березовыми ветками маскировки и капюшоны пятнистых камуфляжных курток. Немцев в такой экипировке я еще ни разу не видел. До них оставалось шагов пятьдесят. До третьего отделения – значительно меньше. Два-три броска, и они будут там. Крапивинцы не дрогнут, я это знал. Если даже немцы добегут до их ячеек. Крапивин будет рассчитывать на нашу помощь.
Светлогор вдруг выскочил из ячейки в траншею. Пулеметные струи теперь не достигали его: танк был за изгибом хода сообщения и простреливал следующий участок, в котором живых уже не было. Светлогор выглянул за изгиб и бросил свою первую гранату. Видимо, она попала под днище, там у танка тонкая броня. Вторую он бросил на корму. Немцы, бежавшие по траншее, тут же залегли. Оттуда полетели длинные, как палки, гранаты. Я закричал Крапивину: «Старшина! Гранатами!»
Начался гранатный бой. На гранату можно ответить только гранатой. Гранатный бой – это ближний бой, который долго не длится.
Крапивин и несколько его бойцов начали бросать «феньки» прямо через танк, который уже густо дымил, развернувшись корпусом поперек траншеи на участке второго взвода. За ним залегла одна из групп немецкой пехоты и обстреливала нас, видимо давая возможность другой группе, продвигавшейся по ходу сообщения, подойти к нам вплотную. Видимо, запас гранат у них был большой, и они надеялись подавить нас ими. За танком заработал их пулемет. Вот это было уже плохо. Ни Горюнов, ни Коляденков своим огнем его не доставали.
Немцы опять завозились. Слышны были их голоса, топот.
Я отстегнул от ремня Ф-1 и ждал. Я знал, что сейчас произойдет. Сразу несколько гранат прилетели из-за изгиба траншеи. Когда гранаты разорвались, немцы бросились на третье отделение. Я швырнул гранату через танк, пытаясь достать пулеметчика.
А в траншее третьего отделения между тем началась рукопашная. Немецкие пехотинцы кинулись на крапивинцев.
Когда начинается рукопашная схватка, стрельба обычно прекращается.
«Горюнов! Не давай им подняться!» – крикнул я сержанту и указал за танк, из-за которого перекатывались и стреляли в нашу сторону зеленые мундиры. Боковым зрением увидел, как Петр Маркович быстро расчехлил саперную лопатку и воткнул ее рядом с собой.
И вот что через мгновение началось.
Из-за изгиба траншеи выскочил немец с карабином. Карабин со штыком. Я выстрелил в него из ТТ. Он еще падал, когда через него перескочили еще двое, одетых в камуфляжные куртки. У одного в руках была квадратная саперная лопатка и автомат без рожка, у другого пистолет. Петр Маркович опередил меня и первого, замахнувшегося на меня лопаткой, тут же ловко достал штыком. Он, как ящерица, выбросился на самый гребень бруствера и сбоку ударил штыком. Я выстрелил из пистолета в другого. Немец в меня тоже. По голове ударили чем-то тяжелым, так что меня отбросило к стенке траншеи. Но пуля, к счастью, попала в каску лишь по касательной. Моя же ранила немца в горло. Он выронил пистолет и уткнулся головой в стенку траншеи. Двумя руками он пытался закрыть рану, из которой с пузырями выгоняло густую темную кровь. «A-а! Мамушку твою!..» – крикнул Петр Маркович и вогнал ему в бок штык своей СВТ.
Все вскоре затихло. Только где-то справа и позади, возле второй линии наших траншей, взревывали моторами прорвавшиеся танки, длинными уверенными очередями били их башенные пулеметы.
«Что это? Неужели отбились, лейтенант?» Петр Маркович, мой верный связной и всегдашний напарник в бою, как пишут в романах, имел вид самый свирепый. Глаза его еще не остыли, бегали и пылали бешеным огнем. Руки тряслись мелкой дрожью. Чтобы, видимо, успокоиться, он торопливо счищал что-то со штыка полой шинели. Рукав его шинели от локтя и до середины спины, до самой складки, был распорот, так что в широкий прогал виднелась гимнастерка. «Что это у тебя? – спросил я. – Осколком, что ли?» – «Да нет. Штыком. Двое мимо пробежали. А ты что, не видел?» – «Нет». Петр Маркович усмехнулся: «Ты, лейтенант, в это время очень занят был. Туда, к Горюнову, пробежали. Там их ребята, лопатками… Напролом лезут. Такого за Десной не было. Шинелку, мамушку его через дедушку, как сильно попортил. Во, велика даже стала, с плеч спадает. А вроде поджимала под мышками…» – «Дуй-ка на КП роты, доложи, что атака отбита. Много потерь. Скажи, что правый фланг открыт, второй и третий взводы отошли. Но я думаю, что они частично уничтожены, а частично рассеяны. Так и доложи». – «Слышь, лейтенант, пистолет у него забери». – И Петр Маркович указал на немца, лежавшего в углу траншеи. Там все было залито кровью. Я посмотрел на пистолет, лежавший в темной луже, над которой уже начинали летать мухи, на немца, и махнул рукой. «Ладно, побег я», – сказал Петр Маркович, на ходу нагнулся, подобрал тяжелый офицерский «парабеллум» и сунул его в карман шинели.
