след. Жизнь Блейка и его семьи скоро навсегда изменится — а его крах отразится и на британском обществе.
Процесс разоблачения Блейка начался в 1958 году с письма на немецком языке, которое доставили американскому послу в Швейцарии Генри Дж. Тейлору. Тейлор передал его начальнику отделения ЦРУ при посольстве.
Автор письма подписался всего одним словом — «Heckenschütze» (что по-немецки означает «снайпер»). Он утверждал, что является старшим офицером разведки коммунистического государства, но не уточнял какого, и предлагал помощь в идентификации советских кротов, работавших на западные разведслужбы.
Вскоре после первых сообщений Снайпера были выявлены семь советских шпионов в США, Британии и Израиле. Однако он прислал также список из двадцати шести польских чиновников, которых британские агенты рассчитывали завербовать как двойных агентов. По его словам, он раздобыл этот список в КГБ. В ЦРУ быстро пришли к выводу, что КГБ получил этот список от крота в британских спецслужбах. Британцы с негодованием отвергли это предположение. Список Снайпера они назвали фальшивкой и, более того, заявили, что фигурирующие в нем имена просто выписаны из варшавского телефонного справочника.
И тут произошел прорыв. «Ко всеобщему изумлению, — пишет американский журналист-расследователь Эдвард Джей Эпштейн, — один сотрудник Восточноевропейского отдела ЦРУ выяснил, что фактически тот же самый список около года назад британская разведка отправляла в ЦРУ».
Теперь в ЦРУ знали, что Советы получили список из досье британской разведки [349]. В КГБ потом разобрались, в чем состоял промах: чересчур бдительный советник КГБ передал эти данные польской разведке, проигнорировав приказ, что любой материал от Диомида должен в первую очередь проверяться начальством [350].
Теперь в МИ-6 знали о существовании в службе крота, но не знали, кто он. Там также знали, что он передал в Москву еще два британских секретных документа. Доступом ко всем трем документам располагали всего десять сотрудников, включая Блейка. Было проведено расследование, и со всех десятерых подозрения были сняты. Британская контрразведка и далее предполагала, что джентльмены не опустились бы до такой низости, как шпионаж в пользу русских. Похоже, они сделали вывод, что КГБ заполучил эти документы, взломав один из сейфов МИ-6 в Брюсселе [351].
Однако в МИ-6 все же понимали, что крот действительно существует и подрывает деятельность службы. Британские тайные агенты исчезали, пропускали явки, поставляли меньше информации, чем раньше, и при этом она была худшего качества. Одного британского агента, согласно донесению кого-то из перебежчиков, даже казнили [352].
Тогда, в январе 1961 года, Снайпер перебежал в Западный Берлин со своей любовницей, восточной немкой, не знавшей ни его подлинного имени, ни специфики его работы [353]. Им оказался обладатель пышных усов Михал Голеневский, старший офицер польской контрразведки (позже, в своем западном изгнании, настаивавший, будто он последний из Романовых, цесаревич Алексей, сын расстрелянного Николая II). МИ-6 направила своего сотрудника для его допроса. Голеневский, в ужасе от мысли, что допрашивать его будет сам крот, чья цель — избавиться от него, «настоял, чтобы их с сотрудником МИ-6 развели по разным кабинетам, а переводчик перебегал от одного к другому», — пишет Чепмен Пинчер [354].
Показания Голеневского, подкрепленные словами бывшего коллеги Блейка, разоблаченного берлинского двойного агента Хорста Эйтнера, однозначно указывали на агента Диомида [355]. В историческом отчете ЦРУ упоминается еще один информатор: шеф польской тайной полиции, «полковник Альстер, еврей, перебежавший на Запад, узнав в конце 1960 года, что СССР планирует ряд тайных антисемитских действий. Среди опознанных Альстером советских шпионов был и Джордж Блейк» [356]. Теперь офицер СИС Гарри Шерголд был уверен, что Блейк и есть тот самый советский крот [357].
В марте 1961 года служба известила об этом разоблачении Николаса Эллиотта, шефа резидентуры в Бейруте. Эллиотт подстроил якобы случайную встречу с Блейком во время показа «Тетушки Чарлеи» в местном кинотеатре. Он упомянул, что Блейка вызывают в Лондон «в связи с новым назначением», и предложил ему вылететь домой через несколько дней, в Светлый понедельник [358]. Эллиотт намеренно обнадеживал Блейка, подчеркивал, будто это хороший знак и отдел кадров серьезно относится к его будущему назначению. Офицер разведки, владеющий немецким, голландским, русским и арабским языком, — это большая редкость, говорил он.
Однако, как много лет спустя незадолго перед смертью признается сам Эллиотт в своем последнем интервью, он прощался с Блейком, не будучи уверен, что предателя удалось заманить в сети [359]. В СИС беспокоились, что Блейк «сделает ноги» из Ливана в СССР. Блейк действительно подозревал, что британцы его разоблачили. «Что-то явно назревало, — рассказывал он мне, — но в чем конкретно было дело, я не знал» [360].
Встревожившись, он договорился о встрече со своим советским куратором на безлюдном пляже в Ливане. Куратор связался с Москвой и через несколько дней заверил Блейка, что беспокоиться не о чем: у Лондона нет подозрений на его счет. После десяти лет сотрудничества Блейк, должно быть, доверял КГБ. Даже берлинский тоннель советские агенты «обнаружили», не подвергнув его, Блейка, опасности. Ключевую роль сыграло и то, что ровно эти заверения Блейк и хотел услышать от куратора: это избавляло его от мучительной необходимости признаться Джиллиан, что он агент КГБ, и бежать в Сирию, вероятно, без нее и детей [361]. «Мне бы пришлось либо бросить ее, либо взять с собой, и вряд ли она бы со мной поехала» [362]. С другой стороны, раз он полетел в Лондон, значит, считал, что все наверняка будет хорошо. Почти двадцать лет спустя он все настаивал, будто до сих пор рад, что тогда не удрал: «Иначе мне бы постоянно казалось, что я сбежал зря, что причин для этого не было. Так что я очень радовался возможности съездить в Лондон» [363].
На мой вопрос, что он думал, оказавшись в отделе кадров СИС на Петти-Франс, недалеко от Сент-Джеймсского парка, он ответил по-английски: «Это полный провал» [364]. Он рассказывал Штази в 1980 году: «Меня тут же арестовали. И арестовали, знаете ли, по-английски. Возможно, вам интересно будет услышать, как это бывает» [365].
На Петти-Франс, вспоминал Блейк, Шерголд приветливо «сказал, что хочет обсудить ряд вопросов в связи с моей работой в Берлине». Блейк предполагал, что беседа будет проходить в штаб-квартире на Бродвее. Однако же Шерги (как того называли в стенах СИС) проводил его по парку Сент-Джеймс до прежнего офиса Блейка, усадьбы в Карлтон-Гарденз, идеально подходившей для записи допроса, как он потом сам понял [366]. Наступил тот момент, который Блейк, будучи по собственному признанию «реалистом», давно предвидел
