не могут оплатить обучение.
Моя речь стала не столько изложением позиций, сколько летописью этих разрозненных голосов, хором американцев со всех уголков штата.
"Дело вот в чем", — сказал бы я. "Большинство людей, откуда бы они ни были родом, как бы они ни выглядели, ищут одно и то же. Они не пытаются разбогатеть. Они не ждут, что кто-то другой сделает то, что они могут сделать для себя сами.
"Но они ожидают, что если они хотят работать, то должны быть в состоянии найти работу, которая обеспечит семью. Они ожидают, что не должны разориться только потому, что заболели. Они ожидают, что их дети смогут получить хорошее образование, которое подготовит их к новой экономике, и они смогут позволить себе колледж, если приложат усилия. Они хотят быть в безопасности, от преступников или террористов. И они считают, что после всей своей трудовой жизни они должны иметь возможность достойно и с уважением уйти на пенсию.
"Вот и все. Это не так уж много. И хотя они не ждут, что правительство решит все их проблемы, в глубине души они знают, что при небольшом изменении приоритетов правительство могло бы помочь".
В комнате становилось тихо, и я отвечал на несколько вопросов. Когда встреча заканчивалась, люди выстраивались в очередь, чтобы пожать мне руку, взять литературу о кампании или поговорить с Иеремией, Анитой или местным волонтером о том, как они могут принять участие в кампании. И я ехал в следующий город, зная, что история, которую я рассказывал, была правдивой; убежденный, что эта кампания больше не про меня, и что я стал просто проводником, через который люди могут осознать ценность своих собственных историй, свою собственную ценность, и поделиться ими друг с другом.
В спорте или политике трудно понять точную природу импульса. Но к началу 2004 года он у нас был. Axe попросила нас снять две телевизионные рекламы: В первой я говорил прямо в камеру, заканчивая ее слоганом "Да, мы можем". (Я думал, что это банально, но Axe тут же обратился к высшим силам, показав рекламу Мишель, которая сочла ее "совсем не банальной"). Во втором ролике была Шейла Саймон, дочь любимого бывшего сенатора штата Пола Саймона, который умер после операции на сердце за несколько дней до того, как планировал публично поддержать меня.
Мы выпустили рекламу всего за четыре недели до праймериз. За короткое время моя поддержка выросла почти вдвое. Когда пять крупнейших газет штата поддержали меня, Axe переделал рекламу, чтобы подчеркнуть это, объяснив, что чернокожие кандидаты, как правило, выигрывают от проверки больше, чем белые. Примерно в это время кампания моего ближайшего соперника пошла ко дну после того, как новостные издания опубликовали подробности из ранее опечатанных судебных документов, в которых его бывшая жена заявляла о домашнем насилии. 16 марта 2004 года, в день демократических праймериз, мы набрали почти 53 процента голосов на нашем поле из семи человек — не только больше, чем все остальные кандидаты-демократы вместе взятые, но и больше, чем все голоса республиканцев, которые были отданы на праймериз в штате.
Я помню только два момента той ночи: восторженные визги наших дочерей (возможно, с небольшим страхом для двухлетней Саши), когда на вечеринке в честь победы выстрелили конфетти; и восторженный Аксельрод, сообщивший мне, что я победил во всех, кроме одного, округах для большинства белых в Чикаго, который когда-то был эпицентром расового сопротивления Гарольду Вашингтону. ("Гарольд улыбается нам сегодня", — сказал он).
Я помню и следующее утро, когда после почти полного отсутствия сна я спустился на Центральный вокзал, чтобы пожать руки пассажирам, направлявшимся на работу. Начал падать легкий снег, хлопья были густыми, как лепестки цветов, и когда люди узнавали меня и пожимали мне руку, все они, казалось, улыбались одинаково — как будто мы вместе совершили что-то удивительное.
Следующие несколько месяцев Топор описал как "выстрел из пушки", и это было именно так. Наша кампания в одночасье стала общенациональной новостью, телеканалы требовали интервью, а избранные чиновники со всей страны звонили с поздравлениями. Дело было не только в том, что мы победили, и даже не в неожиданно большом перевесе; наблюдателей заинтересовало то, как мы победили, получив голоса представителей всех демографических групп, в том числе из южных и сельских белых округов. Эксперты рассуждали о том, что моя кампания говорит о состоянии расовых отношений в Америке, а из-за моей ранней оппозиции войне в Ираке — о том, что она может сказать о том, куда движется Демократическая партия.
У моей кампании не было возможности праздновать; мы просто старались не отставать. Мы привлекли дополнительных, более опытных сотрудников, включая директора по коммуникациям Роберта Гиббса, жесткого, быстро соображающего алабамца, который работал в кампании Керри. Хотя опросы показывали, что я почти на двадцать очков опережаю своего республиканского оппонента Джека Райана, его резюме заставляло меня с осторожностью относиться к чему-либо как к само собой разумеющемуся — он был банкиром из Goldman Sachs, который уволился, чтобы преподавать в церковно-приходской школе для детей из неблагополучных семей, и чья внешность звезды утренников отшлифовывала грани его очень обычной республиканской платформы.
К счастью для нас, ничего из этого не воплотилось в предвыборной кампании. Райан подвергся порке со стороны прессы, когда, пытаясь обвинить меня в том, что я либерал с большими расходами и налогами, он использовал ряд графиков с цифрами, которые оказались дико и очевидно неверными. Позже его осудили за то, что он отправил в отставку молодого сотрудника, который агрессивно преследовал меня с ручной видеокамерой, заходя за мной в туалеты и зависая даже тогда, когда я пытался поговорить с Мишель и девочками, надеясь поймать меня на каком-нибудь ляпе. Окончательный удар был нанесен, когда в прессу попали запечатанные документы о разводе Райана, в которых его бывшая жена утверждала, что он заставлял ее посещать секс-клубы и пытался принудить ее к сексу в присутствии незнакомых людей. В течение недели Райан снялся с предвыборной гонки.
Когда до всеобщих выборов оставалось всего пять месяцев, у меня неожиданно не оказалось соперника.
"Все, что я знаю, — объявил Гиббс, — это то, что после того, как все закончится, мы поедем в Вегас".
Тем не менее, я придерживался напряженного графика, часто завершая дневные дела в Спрингфилде, а затем отправляясь в соседние города на мероприятия кампании. На обратном пути с одного из таких мероприятий мне позвонил кто-то из штаба Джона Керри и пригласил меня выступить с основным докладом на Демократической национальной конвенции,
