Но кто не богат — еще не богат,— не имеет права терять ни минуты драгоценного, безвозвратно уходящего времени. Он, Генрих, должен сейчас же найти себе жилье, сейчас же найти лавку, пока маленькую и скромную, не требующую больших знаний, которых у него еще нет, — лавку, где он получит работу.
Риск—благородное дело! Счастье ждет его действительно в Гамбурге. Или, точнее, под Гамбургом, в Альтоне. Он там находит работу. Пятьдесят талеров в год, конечно, немного, даже говоря точнее, на десять талеров меньше, чем предлагал ему лавочник из Гранзее. Но жизнь в Гранзее была бы прозябанием, расслабляющим и губительным. А работа в Гамбурге, напротив, только трамплин. Следующая должность, может быть, будет приносить ему сто талеров в год, а еще следующая — двести и так далее, пока он не разбогатеет настолько, чтобы позвать к себе Минну. И только когда Минна приедет, можно будет вместе с ней осуществить вторую мечту детства. Кузина Софи? Целуя ее, не думал ли он, что целует Минну?
Но счастье продолжается недолго. Каждый раз, когда молодой приказчик тащит мешок в лавку, поднимает ящик или катит бочку, во рту он ощущает противный сладковатый вкус крови. Хозяин не желает держать у себя больного человека. Шлимана увольняют.
Он находит новую службу в Гамбурге, поблизости от Хмелевого рынка. Но та же история повторяется до тех пор, пока не разносится молва об истинной причине его столь частых увольнений, н его больше вообще не берут на работу.
Он ведет отчаянную борьбу с болезнью, встает еще до рассвета в надежде поправиться от прогулок на свежем воздухе, каждый день весь октябрь и почти весь ноябрь купается ради закалки в ледяной воде Альстера или Эльбы. Но болезнь и не думает отступать.
Кашель, кровохаркание, головокружение, обильный пот, повышенная температура. И никакой работы. Несмотря на строжайшую экономию и недоедание, все деньги, доставшиеся ему от матери, истрачены до последнего талера.
Тут оц вспоминает, что тетушка Артемизия хотя и на склоне лет, но нашла-таки себе мужа и живет в Гамбурге. Адрес ему прислала Элизе. И вот Генрих однажды вечером идет в Бармбек, в тот район, где живет больше мекленбуржцев, чем в ином городе Мекленбурга. На пустынной лестнице пахнет табаком, пеленками и капустой. В полутьме ощупью поднимается он по выбитым ступеням на пятый этаж и стучит. Приоткрывается дверь, запертая на цепочку.
— А, так это ты, Генрих, — равнодушно говорит тетушка. — Что тебе надо?
— Приветствовать тебя, раз я в Гамбурге.
— Хорошо, я отворю. — Но прежде она, шаркая туфлями, возвращается в комнату и там с кем-то шепчется.
Новый дядюшка встречает гостя недоверчиво и сдержанно. Он не считает нужным побеседовать для начала о погоде, а сразу жалуется на плохие времена: он, печатник, едва зарабатывает на кусок хлеба. Генрих понимает. На вопрос, где он работает, отвечает уклончиво и, с трудом высидев четверть часа, откланивается.
Теперь остается только одно. Домовладелец, видя, что его жилец болен и не имеет работы, а задолженность составляет уже несколько талеров, требует денег. Генрих пишет письмо. Нет, не отцу, о котором не может думать без содрогания. Не дяде в Калькхорст, который не должен утратить веры в фортуну племянника. Не господину Хюкштедту в Фюрстенберг — по той же причине. Он пишет дяде в Випперов, тому, у кого Элизе нашла пристанище еще до смерти матери и чью зажиточность и радушие она часто хвалила в письмах. Он просит прислать ему к началу ноября десять талеров и обязуется возвратить их не позднее рождества.
Дни были наполнены лихорадочным ожиданием, пока не пришли ответ и деньги. Но что это был за ответ! Элизе писала будто бы от имени дяди, писала язвительно и зло о громких, но пустых обещаниях, несбыточных планах, о «воздушных замках» — вспоминала и многие другие выражения, обычные в их местности. Впрочем, добрый и милый дядюшка вовсе и не рассчитывает на возвращение долга, но он был бы очень признателен, если бы впредь его не обременяли подобными просьбами.
Генрих то плачет от обиды, то задыхается от возмущения. В первую минуту он хочет тут же отправить деньги обратно — они жгут ему руки. Но вот уже в дверь стучит домовладелец, который заметил выходившего почтальона. И Генрих оставляет деньги: большую часть он сразу же отдает хозяину. Тот мгновенно вновь превращается из угрюмого нуждающегося человека в любезного приятеля. Одно несомненно: лучше умереть с голоду, чем брать взаймы!
С раннего утра до поздней ночи Шлиман на ногах. Город огромен, в нем трудится бесчисленное множество людей, но для бедного, тощего, как жердь, юноши с резкими красными пятнами на щеках у него работы нет.
Однажды перед полуднем он опять слоняется по пристани. Не раз удавалось ему здесь заработать несколько шиллингов. Может, и сегодня ему что-нибудь перепадет?
С большого корабля под датским флагом спускается осанистый мужчина в расстегнутой меховой шубе и блестящем цилиндре, чуть сдвинутом на затылок. Он идет неторопливой походкой процветающего коммерсанта и собирается уже свернуть за угол, когда взгляд его падает на человека, бредущего навстречу. Какое-то мгновение он пребывает в изумлении, стоит, провожает его глазами, потом нагоняет и обращается к нему.
— Прошу прощения, — говорит он и вежливо приподнимает цилиндр. — Вы случайно не из Мекленбурга?
— Да. А разве это по мне видно?
— Тогда вы, возможно, и сын Луизы Бюргер?
— Вы знали мою мать?
— Конечно, еще как! Господи, как я рад, юный мой друг! Вы который из сыновей — Генрих или Людвиг?
— Я Генрих Шлиман.
— Мир велик, а наш Гамбург еще больше, и все же мы повстречались с вами здесь на улице! Меня зовут Вендт. Может быть, ваша мама когда-нибудь говорила вам обо мне?
— Конечно, и не раз. Но она знала только, что вы уехали за границу.
— Мы выросли, играя вместе, ведь мы с Луизой жили по соседству. Я корабельный маклер и, право, пожаловаться на жизнь не могу. А как поживает ваша матушка? Здорова и бодра?
— Моя мать умерла. Более десяти лет тому назад. Она скончалась в марте 1831 года.
Красное лицо маклера внезапно побледнело.
— Боже мой, боже мой, —тихо повторяет он. Потом бросает быстрый испытующий взгляд на сына подруги своего детства. — Идемте-ка со мной. Здесь так мерзко дует со всех сторон ветер, что ничего: не стоит схватить премиленькое воспаление легких. Пойдемте в мою контору. Это недалеко. Там вы мне все и расскажете.
Когда они приходят в приятно натопленную контору, Вендт первым долгом посылает писца в трактир напротив и велит принести завтрак—отбивные и ветчина, холодное копченое мясо и маринованный угорь, портер и бордо. В глазах Генриха удивление и жадность, у него отчаянно сосет под ложечкой, но он держит себя в руках и не набрасывается на еду, чтобы не показать, насколько он голоден.
