Однако, по мере того как Шахерезада рассказывает сказку за сказкой, мы видим, что условно-волшебная форма их начинает все более тяготить авторов. Последние сказки — это скорее фельетоны на литературные и бытовые темы, вставленные в заранее приготовленную оправу цикла. Характерно, что два рассказа из этой серии, включенные позже авторами в сборники их произведений (а из сказок «Новой Шахерезады» переиздавались при жизни авторов только «Рассказ о Гелиотропе» и «Процедуры Трикартова»), потеряли в переизданиях свое сказочное, цикловое обрамление.
Цикл этот явно остался незаконченным. Совершенно очевидно, что рассказы Шахерезады писались и обрабатывались по мере их публикации. Анонсируя «1001 день», «Чудак» писал: «Читатель узнает обо всем: о новых Али-Бабе и сорока счетоводах, об истории Синдбада-управдела, об электрическом фонарике Алладина, о комиссии по сокращению штата шейхов и о многом другом, в том числе о цветниках ума, садах любезности, о шести молодых девушках разных типов, о желтолицем юноше и о веселых чудаках, не соблюдающих приличий».
Но ни один из обещанных рассказов так и не появился в печати. Читатель ничего не узнал ни о советском Али-Бабе, ни о Синдбаде-управделе, ни о девушках разных типов, а товарищ Алладинов явился не с фонариком, а с волшебным билетом. Анонс не мог быть напечатан без ведома Ильфа и Петрова, сотрудников редакции журнала, следовательно, приступая к этому произведению, они представляли себе его лишь в общих чертах.
Последнее подтверждается и таким примером: закончив повествование о волшебном билете Алладинова, Ша-херезада обещает рассказ о товарище Абукирове и товарище Абусирове, но в следующем номере, где печатается обещанный рассказ «Гелиотроп», уже фигурируют Абукиров и Женералов.
Неиспользованность всех обещанных сюжетов и неожиданное прекращение сказок Шахерезады (их было всего девять) говорят о том, что Ильф и Петров потеряли интерес к так удачно начатому ими циклу. Их увлекли новые замыслы.
В июне-июле 1929 г. сатирики работают над повестью «Летучий голландец»[27].
Через несколько лет на съезде писателей М. Кольцов, очень высоко ценивший талант Ильфа и Петрова, бросит им упрек в том, что их сатира отражает почти исключительно потребительскую сторону советской жизни, что со своей сатирой они еще не проникли «в сферу производства», тогда как именно в этой сфере советские люди проводят «значительную часть своей жизни»[28]. Этот упрек не совсем справедлив. Но если бы повесть «Летучий голландец» осуществилась, он был бы невозможен.
В этой повести писатели замыслили сатирически и разносторонне показать жизнь большой профсоюзной газеты и карьеру бездарного редактора, который, подобно летучему голландцу, налетает и разваливает работу редакции, чтобы потом, когда его перебросят на другую, но непременно опять-таки руководящую должность, с таким же грохотом разрушить консервный завод.
Повесть должна была осудить определенный стиль руководства, высмеяв начальников, знающих сотрудников только по числу голов. Она должна была высечь тех, кто живет чужим умом, на каждом шагу своем оглядываясь на авторитеты. (Сравните две характеристики: «Ничтожный человек — редактор почувствовал, что он — крупная фигура» — и в другом месте связанное с этим: «Полное неуважение к своим сотрудникам. Их считали жуликами. И необыкновенное уважение к мнению совершенно посторонних людей. Паразитировали на том, что какой-то вождь когда-то похвалил газету. Жили как за каменной стеной».)
Многое в жизни газеты вызывало у Ильфа и Петрова сарказм. Слабая грамотность («Глухая подземная борьба с грамотностью. В особенности жестоко боролись в ночной редакции под грохот машин»). Пренебрежение к читателям («Информации абсолютно не придавалось значения. Японское землетрясение опоздало на неделю. Считали, что союзной массе это неинтересно. Вообще было принято думать, что союзной массе ничего не интересно»). Сатирики намеревались рассказать об учрежденской стенгазете («Газета в газете»), об унылой трафаретности юбилеев, о разных типах редакционных сотрудников.
Отдельные записи расшифровываются при сопоставлении с другими источниками. «Он постоянно сидел взаперти в своем кабинете, — пишут Ильф и Петров о редакторе. — Что он там делал — неизвестно. Сотрудники подглядывали в замочную скважину». И загадочная приписка: «Тут и родилась легенда об обезьяне». По-видимому, к этой записи имеет отношение реплика Ильфа, сказавшего как-то Л. Славину об одном редакторе: «Знаете, что он делает, когда остается один в кабинете? Он спускает с потолка трапецию, цепляется за нее хвостом и долго качается…»[29]
Ряд записей к повести — об агитационном гробе, об американцах, приехавших в Россию за секретом самогона, о картине из овса — были позже использованы в «Золотом теленке»[30].
Глава четвертая
От «Великого комбинатора» к «Золотому теленку»
Какая-то часть творческой биографии писателя проходит, так сказать, на виду. О ней говорят библиографии и отзывы рецензентов, публичные выступления писателей и их автобиографии. Позже о ней рассказывают мемуаристы. Но есть другая, сокровенная сторона, то, что писатели почти не выносят на публику и не всегда показывают близким, то, что составляет собственно творческий процесс — процесс возникновения художественного образа, сюжета, слова, процесс создания художественного произведения, процесс, который так интересует и волнует читателя, когда речь идет о больших, любимых художниках, о совершенных, любимых книгах. Об этой стороне творческой биографии писателя могут много рассказать рукописи.
Вот почему так привлекает папка, которая хранится в Центральном государственном архиве литературы и искусства и носит условное название «Материалы к „Великому комбинатору“»[31]. Это пачка листков, заключенная в обыкновенный скоросшиватель «Дело №», где в шутку против номера Ильф и Петров проставили цифру 2 («Дело № 2») и ниже большими печатными буквами начертали карандашом:
Буренушка Златый телец Телята
Телушка-полушка.
Вероятно, варианты названия для романа, который был начат как «Великий комбинатор» и который к концу работы стал «Золотым теленком».
В папке — исписанные вдоль и поперек, исчерканные рисунками разрозненные листки разноформатной бумаги. Это наброски планов и сюжетных положений, записи имен, отдельных выражений и острых слов. Иногда короткие тексты, большей частью так и не вошедшие в роман. Материалы тем более интересные, что значительная часть архива Ильфа и Петрова, многие их рукописи и черновики не сохранились.
