И когда часа через два мы сели на харбинском военном аэродроме и бледно-зеленоватые женщины и дети кое-как выкарабкались на бетонную полосу, в самолет тотчас забрались воины братской Народно-освободительной армии Китая, вооруженные швабрами, ведрами и тряпками. У каждого на куртке на груди была пришита красная тряпочка с белыми иероглифами, а у старшего еще прицеплен значок с четырьмя портретами в профиль. Я его стал внимательно разглядывать — это были Маркс, Ленин, Сталин и Мао Цзэдун. Заметив мой интерес, китаец тут же отцепил значок и стал пришпиливать мне на рубашку. Только я открыл рот, чтобы сказать: «Сесе, юи!», как подскочила еще толком не утеревшаяся от последствий болтанки крайкомовская дама и принялась цеплять значок обратно на китайца. А мне прошипела: «Не сметь ничего выпрашивать!» Это было очень обидно — я ведь ничего и не думал выпрашивать, китаец сам захотел подарить значок. Неожиданно мне на помощь пришел один из сопровождавших нас московских офицеров. Он с улыбочкой, но решительно отобрал значок у оторопевшей дамы, мигом прицепил мне его обратно и как пошел лопотать китайцу на чистом китайском! Китаец снова заулыбался, закивал головой и захлопал меня по плечу. Потом я видел, как офицер в сторонке что-то сердито втолковывал даме, а та покрылась пятнами, вынула из сумки блокнотик и чего-то туда записала.
Мы с полчаса посидели в стороне от самолета на лавочках под навесом, попили очень сладкого лимонада из маленьких бутылочек, умылись и почистили кое-как одежду. Все по очереди прогулялись в окруженное соломенным забором заведение, непривычно чистое и пахнущее довольно резко, но совсем не тем, чем эти заведения обычно пахнут на родине. А чем-то вроде запаха свежескошенной травы или сена. И это было первое из ожидавших нас китайских чудес.
Цистерна-заправщик отъехала от нашего самолета, и пассажиры с тоскливыми лицами полезли обратно в салон. Он оказался вычищенным и отмытым, а на каждом кресле лежал красный цветок, перевязанный ленточкой с какой-то надписью. Мы все принялись нюхать цветки — и только тут сообразили, что они бумажные. Не успели повосхищаться китайским рукоделием, а самолет уже начал разбег и через пару минут взял курс на Чанчунь, на аэродроме которого дислоцировались китайские побратимы наших пап и мужей. Второй перелет, ко всеобщему облегчению, прошел гораздо спокойнее и гигиеничнее — и расстояние было короче, и не болтало почти, да и нечего уже было взять воздушной стихии с измученных организмов. Так что, когда через час мы приземлились, делегация имела приличный бодрый вид. Женщины успели попудриться (мазать губы помадой категорически запретила партийная начальница), а юные пионеры привели в порядок свои красные галстуки, проборы и косички. Стали глядеть в иллюминаторы, пока самолет рулил к стоянке, и обнаружили, что встреча нам приготовлена нешуточная.
Перед китайской «вышкой» — точно такой же, как и на нашем аэродроме, — стояла ярко-красная трибуна, увенчанная большими портретами Мао, Сталина и Хрущева, причем двое последних сильно смахивали на китайцев. На трибуне было написано «Привет женским и детским представителям братской Советской армии!». По бокам трибуны стояли сотни две китайских пионеров с флагами и какими-то узорчатыми разноцветными шарами на бамбуковых палках. Оказалось, что эти шары состоят из двух половинок, и если их развернуть — получается красная табличка с написанным иероглифом. В довершение всего в сторонке виднелся военный оркестр, который, как только мы под предводительством крайкомовской тетки стали спускаться с лесенки, заиграл «Интернационал». Тетка сразу встала по стойке «смирно», а спускавшиеся вслед за ней застряли в дурацких позах кто на ступеньке, кто в проеме самолетной двери. Девочка, оказавшаяся на лесенке, не удержала равновесия, свалилась и громко заревела. Тетка свирепо взглянула на нее, но сказать ничего не могла — надо было слушать «Интернационал».
Только оркестр замолчал и мы стали спускаться дальше — заиграли снова, на этот раз советский гимн. Потом еще играли и китайский гимн, а девочка все всхлипывала и держалась за разбитую коленку. Но тут подбежали двое здоровенных китайских пионеров, на вид лет по шестнадцать, с повязками с красным крестом и с санитарными сумками через плечо. Быстро вытащили какие-то веревки, надели на себя — и между ними образовалось плетеное сиденье. Показали девочке знаками, чтоб садилась, и бегом потащили ее куда-то за трибуну. Пока мы слушали приветственные речи и читали тщательно отрепетированные ответы и речевки, пострадавшую привели обратно с перевязанным коленом и большим букетом цветов. Партийная тетка, которая все посматривала косо на портрет вышедшего уже у нас из моды Сталина и переглядывалась с московским подполковником, погладила девочку по голове и торжественным голосом объявила, что даже разбитая коленка может послужить делу укрепления советско-китайской дружбы. Но плакать надо не так громко, а лучше и вовсе закусить губы, как замученный белогвардейцами юный приморский партизан Бонивур.
Наконец церемония встречи закончилась, китайские пионеры принялись бить в барабаны и гонги, дудеть в ка-кие-то длинные дудки, и нас повели в автобус. Привезли в столовую, чему мы все очень обрадовались: не ели-то с самого утра, а многие еще и пережили последствия болтанки — после чего, как известно, аппетит разгорается со страшной силой. Подавали на стол жены китайских авиаторов, которые сами и приготовили все наше угощение. Оно состояло из множества больших пельменей с разными начинками, маринованных овощей, маленьких жареных рыбок в кисло-сладкой подливе и еще всяких закусок и заедок, из которых на меня особое впечатление произвели жареные бананы. Запивали уже знакомым нам лимонадом в маленьких ярких бутылочках, и еще поставили кувшины с морсом. А офицерам принесли большую бутылку какого-то мутноватого пойла. Они морщились, но исправно чокались с китайскими товарищами малюсенькими стопочками.
Пообедав, мы пошли отдыхать в отведенном нам большом бараке, разделенном на две половины: одна для женщин и девочек, а другая для мальчиков. Сопровождающие жили отдельно в маленьких домиках. Нас сразу предупредили, что по устланному циновками полу нужно ходить только в специальных мягких тапочках (которые тут же и выдали), а обувь оставлять в прихожей. Еще каждому дали невиданное нами большое махровое полотенце. Все мы валились с ног от усталости, но на мальчишескую половину пришел молодой китаец в пионерском галстуке, хорошо говоривший по-русски, и повел нас на улицу делать вечернюю зарядку. Минут двадцать мы разводили руками, притопывали ногами и медленно вертели головами. Как я теперь понимаю, это было у-шу или что-то наподобие. Подзарядившись, кое-как добрели до коек и уснули, как убитые партизаны бонивуры.
