Случилось так, что как раз зазвонили к вечерне. Сейчас же мы собрались подле высокого креста преклонили колена, а Тентитль и Куитлапильток, видя это, удивлялись, зачем мы так унижаемся перед простым столбом. Тогда Кортес заметил монаху Ольмедо, не пора ли послу и другим кое-что сообщить о нашей святой вере. И вот Ольмедо, при помощи наших переводчиков, произнес удивительную рацею, которой не постыдился бы и величайший теолог. Всего не перескажешь, но тут было великое изобилие убедительных и благочестивых указаний: что такое Бог, и кто христиане, и почему здешние идолы — бесы, вредные, бегущие от креста, и кто был Христос, его жизнь и смерть, и искупление, и грех, и страшный суд, и многое другое. Тентитль уверял, что все понял и обо всем сообщит Мотекусоме, а Кортес npибавил, что одной из причин нашего прихода является желание нашего государя, чтобы страна сия отказалась от мерзких своих идолов, уничтожила бы человеческие жертвоприношения и вообще бы воздержалась от разбойного захвата людей. Пусть во всех городах будут воздвигнуты кресты и поставлены изображения Нашей Сеньоры. А пока шли эти речи, наши солдаты начали выгодный обмен с новоприбывшими и на их золото немало потом накупили рыбы у наших моряков. Да и винить их было нельзя — иного способа утешить голод не было. Так полагал и Кортес и втайне радовался обмену, креатуры же и друзья Диего Веласкеса громко выражали свое негодование по поводу недозволенной частной торговли.
Послы уехали, а в нашем лагере дела шли все хуже. Партия сторонников Диего Веласкеса все более наседала на Кортеса, чтоб он запретил солдатам обмен, иначе Диего Веласкесу не будет прибыли, да и контракт этим нарушается. А тут выяснилось еще, что в одну из ночей Куитлапильток и все индейцы тайно покинули лагерь. Говорят, что это произошло по приказанию Мотекусомы, которому жрецы внушили волю их идолов, Уицилопочтли — их божества войны и Тескатлипоки — их божества преисподни, — не слушаться Кортеса и его советов, особенно насчет креста и изображения Нашей Сеньоры Девы Санта Марии, и делать все, чтобы нас погубить. Ежедневно, говорят, Мотекусома приносит в жертву мальчика, чтобы умилостивить своих идолов, и те поведали, что ожидающая нас участь — стать рабами и жертвами.
Ввиду возможных нападений мы стали опять высылать сторожевые посты. Так, я с одним товарищем стояли дозором на дюнах, когда увидели, что идут пятеро индейцев. Они казались миролюбивыми и знаками просили провести их в лагерь. Товарищ остался на посту, я же пошел с ними. Когда мы приблизились к Кортесу, они выказали великое поклонение и часто произносили: Lope luzio, lope luzio, что значило: Сеньор и великий сеньор. По языку и одежде они не походили на мешиков; нижняя губа была проколота в нескольких местах, и туда были вставлены куски цветного камня и золотые пластинки, и также изукрашены были их уши. Ни донья Марина, ни Агиляр не понимали их языка, и только когда двое из них стали говорить по-мешикски, разговор завязался. Кортеса и нас они приветствовали от имени своего владыки, который прислал их сюда, так как думает, что столь отважные люди принесут немало пользы и ему. Пришли бы они и раньше, да опасались людей из Culua, то есть мешиков, которые теперь вот уже три дня, как ушли. Много полезного узнал Кортес от них, особенно о противниках и врагах Мотекусомы. Посему он обращался с ними14 хорошо и с великой щедростью и просил как можно скорее опять вернуться.
У нас же дела шли все хуже. От мелких, серых москитов нельзя было спать. Хлеб наш, даже червивый, совсем вышел. Неудивительно, что многие, особенно те, которые на Кубе оставили поместья и индейцев, мечтали о возвращении. На этом же настаивали и приверженцы Диего Веласкеса. Тогда вот Кортес и дал приказ готовиться к отплытию в Киауистлан, где добрая земля и хорошая гавань. Как ни настаивала партия Диего Веласкеса, что пора вернуться, что мы от ран, полученных в Табаско, болезней и недоедания потеряли уже тридцать пять человек; как ни указывали, что туземцы многочисленны и сильны и, наверно, вскоре нападут на нас; как ни указывали, что добычи пока довольно, — Кортес неизменно возражал, что потеря людей неизбежна в военном деле, что туземцев стыдно бояться, что страну мы исследовали еще мало.
На время люди замолчали, но Кортес видел, что нужно предпринять что-либо решительное. И вот он сделал так, что войско его избрало главнокомандующим, независимым от Диего Веласкеса. Больше всего помогали ему при этом Алонсо Эрнандес Пуэрто Карреро, Педро де Альварадо и его четыре брата, Кристобаль де Олид, Алонсо де Авила, Хуан де Эскаланте, Франсиско де Луго, я, а также ряд других более видных лиц. Меня, между прочим, так притянули к этому делу. Приходят раз ночью Пуэрто Карреро, Хуан де Эскаланте и Франсиско де Луго, мой земляк и дальний родственник, и зовут меня на обход с Кортесом. Взял я оружие и вышел; отойдя довольно далеко, они начали: «Сеньор Берналь Диас дель Кастильо, есть у нас к Вам дело, но держите его в секрете. Опасаемся мы, как бы войско не вернулось на Кубу. Ведь все мы тогда разорены, а Диего Веласкес преспокойно загребет себе всю добычу, как то было и раньше. Вспомните, что Вы сами участвуете уже в третьей экспедиции и что Вы на них потратили все, до ниточки. Вернуться сейчас — немыслимо. Вот почему мы должны настоять, чтобы Кортес был провозглашен войском главнокомандующим и старшим судьей, чтобы он основал здесь колонию, служа Богу и нашему королю и сеньору».
Так думал и я и согласился с ними быть заодно. Так думали и другие и тоже примкнули. Конечно, приверженцы Диего Веласкеса пронюхали про все, но Кортес, надеясь на нас, их предупредил. Как бы повинуясь инструкции Веласкеса, он велел готовиться к отплытию домой. Но мы, заговорщики, воспротивились, собрали сходку, орали о том, что государю лучше всего можно послужить не возвращением, а основанием колонии, пусть трусы уйдут, если хотят, и тому подобное. Кортес как бы противился, по поговорке «твое настояние — мое давнишнее желание», но, наконец, согласился с нашими доводами, но с условием, чтобы это войско его избрало генерал-капитаном и старшим судьей и, что гораздо хуже, чтобы пятина всякой добычи, за вычетом королевской пятины, шла бы ему. Так тогда и порешили, и королевский эскривано Диего де Годой записал все это в особый акт. Решено, значит, было основать город, и дали ему название Вилья Рика де ла Вера Крус15, так как, хотя мы прибыли в Святой Великий четверг, но высадились в Святую Великую пятницу Креста, и памятуя разговор Кортеса с Пуэрто Карреро о богатых землях в день прибытия.
Избрали мы управителей города, алькальдов и рехидоров; первыми алькальдами стали Алонсо Эрнандес Пуэрто Карреро и Франсиско де Монтехо, на торговой площади водрузили позорный столб, а за городом построили виселицу. Так положено было начало первому новому городу. Также мы назначили капитаном для разведывательных рейдов Педро де Альварадо, маэстре де кампо — Кристобаля де Олида, старшим альгуасилом -Хуана де Эскаланте, казначеем — Гонсало Мехию, контадором — Алонсо де Авилу, альфересом [(знаменосцем)] - Корраля и королевскими альгуасилами — Очоа, бискайца, и Алонсо Ромеро.
