Найдя зрительный порог и зная его численное значение, экспериментатор получал в свои руки мощное количественное средство исследований. Ведь перед ним открывался некий фотометрический эталон, который можно зафиксировать положением шибера на реостате. Зная, на сколько делений пришлось передвигать этот шибер, чтобы ослабить яркость до порога зрения, можно было подсчитать, какой — в избранных единицах — эта яркость была вначале.
В конце концов результат опытов оказался неутешительным для гипотезы квантов: коэффициент поглощения оставался неизменным в исключительно большом интервале.
В своем отчете об этих опытах Вавилов пишет: «Справедливость закона Бугера в этом интервале противоречит гипотезе „световых квантов“, и от попыток более или менее систематического ее проведения приходится отказаться».
В 1920 году С. И. Вавилов печатает в «Известиях Физического института при Московском научном институте» четыре работы, посвященные выяснению процесса поглощения и испускания света элементарными молекулярными системами. В том же году на первом съезде Российской ассоциации физиков он делает доклад на аналогичную тему под названием «О пределах выполнимости основного закона абсорбции». Лейтмотив и письменных и устного выступлений: квантовая теория не подтверждается экспериментально.
У Вавилова были веские основания против идей о прерывном строении света.
Ведь вопреки тому, что ожидалось с точки зрения теории световых квантов, закон Бугера соблюдается при изменении плотности падающего светового потока в огромном интервале — примерно от ста миллионов эргов до одной триллионной эрга в секунду на один квадратный сантиметр. Максимум преобладал над минимумом в 1020 раз!
Никаких сомнений — не вызывали опыты: данные, полученные из них, были безупречны.
Но так ли уж безупречно истолковывались эти данные? Достаточно ли было их свидетельства против представления о прерывной структуре света?
Вопросы эти продолжали мучить руководителя отдела физической оптики, несмотря на сделанные им публично заявления.
Придет время, и Вавилов сам покажет, что результаты его ранних работ находят естественное объяснение с позиций квантовой теории. Пока же он держит свои сомнения при себе и защищает только то, что может подтвердить практическим примером.
— Я экспериментатор, — говорил он сухо тем, кто обвинял его в чрезмерной осторожности, — и не могу отрываться от почвы опыта. Хорошо понимаю Ньютона, гордившегося тем, что он не измышлял гипотез.
Обдумывая все новые оптические опыты, Вавилов вместе с тем был занят заботами, к науке никакого отношения не имеющими. Двадцатый — неурожайный — год был суровым годом для страны, и каждая семья это остро ощущала.
Отправляясь утром в Высшее техническое училище, Сергей Иванович думал не только о том, как проведет сегодня практикум со студентами. Он думал и о жене, которая часом раньше, надев его старый пиджак, ушла на вокзал выгружать дрова из вагона.
Окончив практикум, физик зашагает в лабораторию. А Ольга Михайловна, счастливая удачей, будет в это время тянуть свои санки с дровами через всю Москву. Разгрузив их, она побежит в филармонию, где ее учительница Мария Владимировна Владимирова (сестра Барсовой) сделает ей замечание за опоздание. Из филармонии — в очередь за кониной, затем домой, топить печку и стирать белье.
Но ни Сергей Иванович, ни Ольга Михайловна никогда не принимали близко к сердцу трудности первых лет революции. Они сошлись и в этом стоицизме, в равнодушии к невзгодам материального порядка.
Муж никогда не ворчал, не жаловался: ни на холод в квартире, ни на скудный паек, ни на бедность лабораторного инвентаря, с которым приходилось вести научную работу. Жена чувствовала себя прекрасно в мужнином пиджаке и с таким веселым видом носила охапки дров и качала воду из уличной колонки, будто всю жизнь только этим и занималась.
Наступил 1921 год. В жизни Вавиловых произошло большое событие: родился сын, Виктор. Роды проходили дома. Принимала подруга Ольги Михайловны. Вряд ли она была большой специалисткой, но все сделала так, как надо.
Радость от рождения ребенка омрачалась натиском больших забот и, казалось, непреодолимых трудностей. Пришлось поступиться частью своего безразличия к материальному. Если раньше можно было не замечать (или делать вид, что не замечаешь) всех этих острых нехваток продовольствия, то теперь надо было постоянно думать о том, чтобы Вика был сыт, одет, не болел бы.
Положив сына в купленную за пятнадцать миллиардов рублей коляску, Ольга Михайловна отправлялась в нелегкий путь, озаренный смутной надеждой достать что-нибудь для сына у спекулянтов или для самой себя купить съедобного.
Все это не прошло даром для молодой матери. Участились и усилились периодические головные боля. Мучило простуженное горло.
В конце концов пришлось отказаться и от уроков в филармонии и от мечты стать камерной певицей.
Глава VI
«КВАНТЫ МОЖНО УВИДЕТЬ»
Оптимизм и упорная вера в будущее, однако, не оставили Вавиловых. Когда расстроенная мать прикидывала, чем заменить ребенку манную крупу, отец осторожно утешал ее и убеждал посоветоваться с Александрой Михайловной.
— Не может быть, — говорил он, — чтобы матушка что-нибудь не придумала бы. Вот увидишь, все будет хорошо. Выходят же из положения другие.
Феи не толпились возле дома № 16 по Еропкинскому переулку, когда там появился маленький Вавилов. Но одна объявилась все же и принесла ценный подарок в самые критические дни.
…Брат Сергея Ивановича в это время был профессором Петроградского сельскохозяйственного института и заведовал Бюро по прикладной ботанике и селекции Сельскохозяйственного ученого комитета в Петрограде. В 1921 году Советское правительство послало его в США на международный конгресс по сельскому хозяйству. Одновременно его назначили научным консультантом в переговорах с министерством торговли и промышленности США по вопросу о ввозе семян в голодающую Россию.
Ценой жестокой экономии Николай Иванович собрал немного долларов из тех, что получил на личные, расходы. Он обратил их в продовольственные посылки и осчастливил ценными подарками нескольких матерей, в том числе и Ольгу Михайловну. Лишь одна мать — самого Николая Ивановича — была разгневана и не старалась, это скрыть при встрече с сыном.
— Позор! — кипятилась Александра Михайловна, когда сын, побывав на обратном пути из Америки в научных центрах Англии, Франции, Голландии, Германии и Швеции, заявился к матери на Пресню обносившийся еще сильнее, чем до отъезда. — А еще профессор! И тебе не стыдно разъезжать так по Европам: одна нога в салфетке, другая в чулке? Не говори, что не хватило денег! Выкроил бы из одной посылки, если бы захотел…
