Дом пустовал. После революции в нем оборудовали общественную столовую и при перестройке дома обнаружили на чердаке те пустые бутылки, издававшие при порыве ветра, проникающего на чердак, так пугавшие всех стоны. Эти бутылки заложили строившие дом рабочие в отместку за то, что купец обсчитал их при расчете, надул.
Все стихло. Но по-прежнему его иначе не называли — Чертов дом, а по веянию времени сокращенно: ЧД. И если кто из горожан желал подкрепиться водочкой в рóзлив, решал куда податься: в ЧД или в Божий дом. Два таких злачных места и было всего-то в городе: Чертов да Божий дом — часовня при Казанском кладбище, где учредили буфет. А теперь вот перевоплощение общественной столовой в гестапо. Теперь это буквально Чертов дом. <78>
* * *
Он сидел на пеньке ссутуленно, в обнимку с винтовкой, измотан вконец.
— Кончай ночевать, — бросил ему, поднимаясь, товарищ.
И поплелись на передовую.
* * *
Заседание правления колхоза "Дружба" от 11 октября 1942 года.
"Заслушав председателя колхоза Петра Филипповича о расхищении колхозной свеклы. Брыкова Вера Павловна по наряду бригадира Ананьевой вышла на околот льна. С покончанием своей работы пошла домой мимо свеклы, зашла в колхозную свеклу, натаскала по возможности и пошла домой. Председатель колхоза Гусаров не остановил, она свеклу бросила и просила прощение. "Прости, Петр Филипыч". Предколхоза предлагает дело на заседание правления.
Постановили: за расхищение колхозной свеклы с Брыковой Веры Павловны списать 2 трудодня".
* * *
— Маленький заморозок, — сказала вернувшаяся хозяйка. — Как уберусь, так валенки надею. Раньше (это значит до войны) два раза в год мыли, под пасху и рождество, стены, потолок вересом, песочком трешь. Хорошо! Мало у кого обои. Те мукой аржаной подлепляли.
* * *
Война кружит, донимает, от всего освобождает. Нерушимо все только в деревенских женщинах. Это потрясает больше всего.
* * *
— Иду с поля, подхожу к дому — ворота куда-то утощенные. Военные в блиндаж себе. Я ругаюсь, а что тут сделаешь. День такой холонный. Ну и Шурочку застудили. Куды? Больницы нет. Я — на работе. Малец сидел с ней до самого конца.
* * *
Председателю сельсовета:
"Выполнение плана подъема зяби в вашем сельсовете <79> поставлено под угрозу. Немедленно организуйте массовый выход в поле колхозного и другого населения на вспашку зяби вручную.
Примите все меры к тому, чтобы к 1. XI с. г. план подъема зяби был полностью выполнен.
В случае невыполнения… по законам военного времени".
* * *
В пустой деревне. Жители отселены. Возле дома в неогороженном палисаднике — земляной холмик, вбит кол, к нему прикреплена дощечка: "Здесь похоронен Васильев Николай Васильевич. Мир праху твому".
Но бойцы так навострились — от них и под землей не скроешься. Расковыряли холмик, повыбрали картошку. Вбили обратно кол и приписали на дощечке: "Воскрес и ушел на фронт".
* * *
— Я нужный человек, — утверждает он. — Я на водокачке в Лунине работаю. — И добавляет: — Я натуральный русский человек.
А вот это уже у немцев схвачено.
* * *
"Мы вырастим поколение, перед которым содрогнется мир, молодежь резкую, требовательную, жестокую. Я так хочу. Я хочу, чтобы она походила на молодых диких зверей" (Гитлер).
* * *
Девушка с искалеченным лицом — новый военфельдшер у нас в штабе. Год назад в декабрьском наступлении под Москвой в бою за Новый Иерусалим она была тяжело ранена.
Говорит: на передовую бы, мстить. Но недослышивает после ранения, один глаз заплыл — не видит, и она понимает, что на передовой ей уже не бывать.
Между теми боевыми днями и нынешними пролегли месяцы по госпиталям, когда "уже не хватало сил, терпения от моих ломот", и теперь она с неистощимой охотой и азартом рассказывает о том, как и каково <80> ей было "давным-давно" на фронте, пока ее не покалечило.
Она москвичка, пошла добровольно на фронт, была в санвзводе, одна среди мужчин.
— Я ли это была или нет? На самом переднем крае. Когда мы двигались к Москве, отступали. Господи боже мой! Как это я там была! — взвинчивается она. — Подумаешь — нет, это не я была. Бой есть бой. Но что самое страшное — это пехота. Первоначально, правда, ничего не страшно. Идешь, стреляют, бьют, спотыкаешься то об лошадь павшую, то еще о что — как будто просто идешь по земле. И вот почему-то сначала не страшно. Боялась, что в ноги ранят, а голову не берегла. Наденешь на раненого свою шапку, потом ребята мне шапку с убитого принесут… Мама, когда умирала, сказала: "Тебя любить не будут, ты человек правды". А со мной все делились, хоть маленький кусочек хлеба, а на всех. Сперва казалось: как я буду обрабатывать рану и перевязывать зимой, на морозе? Для меня это было странным. "Не горюй, Нюша, насчет этого мы тебе подскажем". Они уже были в боях. И советы хорошие давали: спеши, Нюша, обзавестись семьей. А мне спешить некуда. Мне кажется, я была прошлый год озорная. Я ходила как сорванец. А понадобилось для раненых, так я у начпрода украла лошадь. И одна врач, Кац, тоже: "Мне некуда спешить, я мужчиной стала". Застудилась, борода у нее стала расти. В тот раз немец был на горе. Чтобы его выбить, у нас было мало сил. Я у кустика вдруг остановилась, верно, сердце предчувствовало. Страх не страх, а какое-то предчувствие. Гранатное ранение. Просто, знаете, сразу головой в какую-то пропасть как в глубокий сон. В медсанбате пришла в себя, говорить не могу — челюсть перебита. Только чувствую, как копошатся возле, ихние хлопоты, дыхание. И в голове что-то проталкивается. Пришел санитарный самолет за каким-то большим человеком. Слышимость мне как издалека: "Я не полечу, а ее отправьте". И меня отправили. Помню перестрелку. Тряски. И все. — Она достает из кармана кусочек бинта, вытирает слезящийся глаз. — У меня, знаете, какие глаза до этого были — кошачьи, красивые. Мне говорили: "Твои глаза сразу как прострел дают". <81>
— Мы заняли деревню Крутики. С Волги, по дороге подъема в деревню, на берегу с правой стороны — дом с надворными постройками. Мы с расчетом батареи сорокапятимиллиметровой пушки расположились ночью на дворе в сарае. Перед утром хозяйка дома нас из сарая с негодованием выгнала. Говорит: спалите мой дом. А тут же в скором времени немецкие самолеты. Сбросили бомбы и разбили этот пристрой сарая. Видимо, хозяйка этого дома не нуждается освобождения от немецко-фашистского рабства и отпечаток ее автобиографии не советский.
* * *
"О сборе подарков Красной Армии к великому празднованию 25 годовщины социалистической революции доклад сделал председатель колхоза Ефименко. Необходимо сделать подарок нашей любимой Красной Армии. Присутствовало 11 человек.
