- Жаль, - сказал Плетнев, - я надеялся, что он вам передаст и план нашего заграждения. После его отъезда мы это заграждение выставили, только на версту пониже.
Теперь Штейнгелю стало совсем плохо. Ведь он сам передал план Малиничева английскому командующему.
- План был передан, - сказал он и удивился, почему говорит.
- Как же он погиб? - спросил Плетнев.
Заикаясь от волнения, Штейнгель почти в точности передал рапорт капитан-лейтенанта Дальроя. Кончил и вспомнил: это случилось всего лишь несколько часов тому назад. А почему-то казалось, что это было бог знает как давно.
- Дежурный корабль принял катер за плывущую по течению мину, - задумчиво повторил Плетнев. - Это неплохая возможность. Надо будет попытаться. - И неожиданно рассмеялся: - Спасибо, любезный барон. А теперь расскажите нам все, что знаете о планах мистера Блэра. Кажется, так зовут комфлота англичан?
Штейнгель вдруг вскочил на ноги.
- Отказываюсь! За кого вы меня принимаете? Хоть убейте, ни слова не скажу!
- Это было бы досадно, - совсем тихо проговорил Плетнев, и Штейнгель, чтобы не упасть, схватился за спинку кресла.
- Вы не имеете права угрожать. Я... я эстонский гражданин!
Та самая Эстония, которую он всегда искренно презирал, сейчас казалась ему единственным якорем спасения. Он был иностранным гражданином, и с ним следовало разговаривать полегче. Он даже придал решительное выражение своему лицу и выпрямил грудь, но это ему не помогло.
- Ну и напугали!- Плетнев покачал головой и наклонился вперед. - Слушайте, господин иностранец, Я еще не начал вам угрожать. Садитесь и рассказывайте!
И Штейнгель сел и рассказал.
17
Когда-то с этим самым бароном Штейнгелем он учился в одном классе, а потом вместе с ним служил на минной дивизии. Казалось, что они друзья или, по меньшей мере, приятели. А Семен Плетнев в те годы был совсем чужим, почти враждебным человеком.
Почему все перевернулось? Почему во время допроса он целиком стоял на стороне Плетнева, а Штейнгель ему был форменным образом противен?
Говорят, за семь лет весь человеческий организм целиком обновляется. Все старые клетки полностью отмирают, и на их месте нарождаются новые. С виду человек все тот же, а на самом деле совсем иной.
Похоже, что в теперешние времена это происходит значительно быстрее.
Каким страшно далеким стал надутый петух, трус барон Штейнгель! А Лобачевский? Неунывающий, великолепный Борис? Сколько лет подряд был самым лучшим другом, а теперь совсем отошел в сторону.
Кстати, куда он девался? Плетнев хотел потолковать с ним о минах, но нигде не мог его найти. Не иначе как он затеял какое-нибудь очередное мальчишество. Пошел, что ли, к своей пациентке в деревню?
В каюте было даже жарче, чем обычно. Чтобы избавиться от комаров, иллюминатор пришлось закрыть, и теперь не хватало воздуха.
После всех треволнений прошедшего дня спать не хотелось. Следовало бы написать письмо брату Александру, но браться за перо сил не было. И к тому же в обеих чернильницах высохли чернила.
Бахметьев встал из-за стола. Бориса непременно нужно было найти и представить по начальству. Но где его искать?
Искать его, однако, не пришлось. Дверь распахнулась, и в ней собственной персоной появился Борис Лобачевский.
- Привет тебе, приют невинный, - пропел он и, зацепившись за порог, упал. С трудом снова поднялся на ноги, для верности прислонился к шкафу и пояснил: Это недоразумение. Идиотская конструкция дверей.
Галстук его был засунут в карман для часов и лицо перемазано бурой грязью.
- Я весел, как птичка, - и, скрестив руки, он, точно крыльями, помахал ладонями. - Может, ты думаешь, я пьян? Ничего подобного. Я даже могу сказать: три четверти четвертого. Видишь!
Бахметьев потемнел. Этого он от Бориса никак не ожидал. Это было просто свинство.
- Как ты мог напиться?
- Напиться? Фи! - Лобачевский сделал возмущенное лицо. - Я только поужинал с моим коллегой - лекарским помощником. Немножко спирити вини ректификата. Великая вещь - медицина. Да здравствует Гиппо... кажется, страт! - И, взмахнув рукой, снова чуть не упал.
Бахметьев схватил его за плечи и потащил к умывальнику.
- Лицо вымой, скотина!
- Пусти! Безобразие! - Лобачевский упирался, но Бахметьев был сильнее. Всей тяжестью на него навалился, сунул его голову под кран и открыл воду. Пусти! Варвар! За что? - захлебываясь, жаловался Лобачевский. Всем телом бился, точно пойманная рыба, а потом внезапно обмяк и сел на корточки. Его начало рвать.
Тогда Бахметьев его отпустил, ушел из каюты и закрыл за собой дверь.
Над рекой стояла совершенная тишина. От воды поднимался легкий белый пар, и прозрачная луна висела на бесцветном небе. Сил нет как все это надоело. Уехать! Завтра же уехать! К черту, к дьяволу, куда угодно, только бы не видеть ни этой реки, ни этих людей!
Но это было настолько невозможно, что даже мечтать об этом не стоило. Нужно было держаться до самого конца, каков бы он ни был. А пока что возвращаться в каюту и кончать с Борисом.
Теперь Лобачевский, совершенно мокрый, сидел на стуле и тяжело дышал.
- Что же ты со мной сделал? А?
Голос его уже звучал вполне нормально. Пожалуй, теперь можно было с ним поговорить всерьез.
Бахметьев раскрыл шкаф и достал свою новую тужурку.
- Переодевайся, Борис. Сейчас в штаб пойдем.
- Зачем в штаб? - запротестовал Лобачевский.- Я же спать хочу.
- Слушай, - и Бахметьев положил ему руку на плечо. - Идти надо. Завтра англичане атакуют. Это барон рассказал. Нужно срочно готовить мины. Лобачевский, шатаясь, встал.
- Пойми же, я не могу! Нельзя, чтобы видели. Особенно Плетнев. Ведь из этого ужас что выйдет!
Пьянство на фронте немного лучше измены, а большевики - народ беспощадный, и Борис все-таки был старым товарищем по корпусу, а крепче этого товарищества нет.
Пять лет подряд рядом сидели в классе и рядом стояли в строю. Вместе воевали с начальством, вместе проделывали самые рискованные дела и, чтобы спасти свою жизнь, друг друга бы не выдали. Как же выдавать его теперь?
Но с другой стороны: как же быть с минами?
- Думаешь, я это от радости? - ослабевшим голосом продолжал Лобачевский. Я растерялся. Совсем растерялся. Служить я согласен, но лезть в политику не желаю. А вот приходится. Понимаешь?
Бахметьев не ответил. Он все еще не мог решить мучившего его вопроса, и Лобачевский снова заговорил:
- Малиничев был сволочью. Бежать к неприятелю я неспособен. Меня так не учили. Но оставаться здесь тоже невозможно. Совершенно невозможно... Сперва этот митинг, а потом еще привели барона. Может, он дурак и все что хочешь, но ведь он нашего выпуска.
Бахметьев все еще молчал.
