Вторая комната гостиная; там роскошная мебель, обитая малиновым бархатом, превосходного рисунка гардины, на столе плюшевая скатерть, богатая лампа и два роскошных альбома: один с фотографическими карточками знакомых, другой — умолчу с чем. Над диваном висел портрет современного Гончарова, но это был жалкий портрет! Совершенно ветхий старик с белой бородой, страшно бледный, худой, с темными кругами вокруг глаз, — он посажен в профиль и правой рукой закрывает свой больной глаз. «Не много же осталось от прежнего Гончарова», — подумал я с горечью и пошел смотреть редкости Востока.
— Любуетесь? — спросил Виктор.
— И стоит, голубчик! Я кое-что прежде видал, но таких сокровищ нигде не встречал! У самого Ковалевского нет того, что у дяди твоего.
Но в то же мгновение, в группе самых дорогих ваз, я увидал такую старую, измятую жестяную коробку, что чуть не крикнул от удивления: это что такое? Как сюда попала?
— Это, батюшка, Гаврила Никитич, самая драгоценная вещь в кабинете моего дяди: он готов отдать за нее все эти черепки, которые видите тут!
— Не понимаю!
— Это та самая коробка, из которой он у матери сахар воровал.
— Что ж он теперь об ней думает?
— Вспоминает, как нам, «ребятам», весело было тогда жить.
— А что, по-прежнему насыпана сахаром?
— Нет, по-новому: дядя хочет насыпать червонцев и подарить…
— Кому?
— Не знаем, кому, не сказывает — секрет…
Елизавета Александровна Гончарова:
Мы были у него с мужем, на Моховой, с визитом (1883 год). За это время он сильно подался, постарел, плохо видел на правый глаз и потому сидел спиной к свету в кабинете, около своего письменного стола, на котором красовалась большая роскошная, серебряная, вызолоченная чернильница, с эмалью и инкрустациями; весь письменный прибор к ней и подсвечники — подарок императора Александра III. Кажется, ему очень льстило внимание государя, и он охотно рассказывал подробности самого торжества этого подношения.
Виктор Иванович Бибиков:
Около сорока лет Иван Александрович живет в доме Усти[нова] на Моховой улице. <…> Небольшая комната, посередине которой стоит обыкновенный письменный стол на двух шкафиках. Перед столом два кресла: одно с вогнутой спинкой соломенного плетения, для письменной работы, другое, возле, сбоку, кожаное, вольтеровское, для чтения. У стены книжный шкаф и мягкий диван. На письменном столе обращают на себя внимание часы с бронзовой фигурой молодой девушки, Марфиньки из «Обрыва». Эти часы — юбилейный подарок, поднесенный Ивану Александровичу от редакторов изданий, в которых он сотрудничал. На стенах висят картины: сцены и лица из его романов.
Гавриил Никитич Потанин:
В 1891 году судьба опять забросила меня в Петербург. Было лето: помню 27-е июля. Летом Петербург томительно скучен и мне особенно хотелось повидать Гончарова. В адресном столе узнал, где он живет. <…>
«Пожалуйте!» — пригласила немка печально и провела в комнату, которая была гостиной. Но, Боже мой, какая убогая теперь была эта гостиная! Старая мебель в белых чехлах, старая скатерть на столе и коротенькие немецкие занавески на окнах, и больше ничего. Я заглянул в кабинет, и там та же пустота: один письменный стол без чернильницы, без перьев и без портрета Варвары Лукинишны; нет даже этажерок с сокровищами Востока — все куда-то исчезло. Один портрет дряхлого Гончарова с белой бородой. Он так же смотрел на меня тоскливо и по-прежнему закрывал двумя пальцами свой правый, вытекший глаз.
Отец Александр Иванович и мать Авдотья Матвеевна
Александр Николаевич Гончаров:
Об отце его известно мне очень мало. Говорили, что он был человек ненормальный, меланхолик, часто заговаривался, был очень благочестив и слыл «старовером». Занимался он хлебной торговлей и, кажется, имел амбары для ссыпки хлеба в Симбирске, под горой, на берегу Волги. Помню, что его портрет висел у бабушки, Авдотьи Матвеевны, в ее спальне.
Гавриил Никитич Потанин:
Отец Гончарова, Александр Иванович, пользовался почетом в городе: его много раз выбирали городским головой. На портрете старик Гончаров изображен видным мужчиной, среднего роста, белокурый, с голубовато-серыми глазами и приятной улыбкой; лицо умное, серьезное; на шее медали. Мать Гончарова, Авдотья Матвеевна, умная и солидная женщина, обратила на себя внимание императора Александра Павловича, танцевавшего с нею на купеческом балу. Об этом счастливом времени старушка всегда с восторгом рассказывала детям и внукам и под веселый час, отпирая сундуки, показывала нам наряды старого времени.
Александр Николаевич Гончаров:
Помню также, что у Авдотьи Матвеевны был большой киот, перед которым горела синяя лампада. Из старого гончаровского наследства всем нам досталось по два, по три образа. Я получил два образа, из которых один — образ Спасителя в тяжелой позолоченной ризе, а другой — Матери Божией — в серебряной ризе. У Ивана Александровича, на Моховой, в задней комнате, также было несколько образов из старого гончаровского дома.
Михаил Федорович Суперанский (1864–1930), один из первых биографов Гончарова. Со слов симбирских родственников И. А. Гончарова. По воспоминаниям семейства Кирмаловых:
Она была строгая, но умная воспитательница детей; прислуга уважала ее «за справедливость» и распорядительность. <…> Иван Александрович в кругу близких людей говорил, что никто из них, братьев и сестер, не унаследовал ее ума, по которому ей следовало бы быть министром.
Иван Александрович Гончаров. Из письма сестре А. А. Кирмаловой. Петербург, 5 (17) мая 1851 года:
Да, милый друг Сашенька, кончина нашей матери должна тебе отозваться тяжелее, нежели всем нам. <…> Больно и мучительно, как подумаешь, что ее нет больше, но у меня недостает духа жалеть, что кончилась эта жизнь, в которой оставались только одни страдания и болезненная томительная старость. Живи она еще десять лет, она бы все мучилась вдвойне. <…>
Притом жизнь ее, за исключением неизбежных человеческих слабостей, так была прекрасна, дело ее так было строго выполнено, как она умела и могла, что я после первых невольных горячих слез смотрю покойно, с некоторой отрадой на тихий конец ее жизни и горжусь, благодарю Бога за то, что имел подобную мать. Ни о чем и ни о ком у меня мысль так не светла, воспоминание так не свято, как о ней.