Полицейских было шесть или восемь, положение было безнадежным, и все-таки нам удавалось удерживать их на расстоянии сотни футов от дома. Пулями сорвало ручку у входной двери, расщепило табурет, перебило всю посуду на плите. Потом Эмилия перестала стрелять. Я оглянулся и увидел, что она лежит на полу. Тогда я понял, что все кончено. Пули свободно пробивали обмазанные глиной стены и просто чудом мне удалось продержаться еще минут десять.
Потом мне показалось, будто меня перерубили пополам и верхняя половина тела отвалилась от нижней. Стены ранчо качнулись, пол вздыбился и шлепнул меня по лицу, и больше я ничего не помню. Очнулся я в лазарете. Здесь. В Колумбусе.
Рэйдлер умолк, глядя широко раскрытыми глазами на пламя свечи. Тело его обмякло, осело на стуле, как мешок. Билл и Дженнингс молчали. Наконец Эль спросил:
— А что стало с мальчишкой?
— Не знаю. Говорили, что его отправили в исправительный дом где-то в Канзасе… Билл, мне кажется, в бутылке что-то осталось?
Билл посмотрел флакон на свет и передал его Рэйдлеру. Рэйдлер вытряхнул в рот остатки спирта и бросил пустой флакон на стол.
Несколько минут прошло в молчании.
— А теперь вы, Портер, — сказал Дженнингс. — Вы вели кий молчальник, поэтому мне кажется, что у вас самая интересная история. Расскажите про вашу женщину; Билл.
Билл смущенно потер щеку ладонью.
— Что я могу сказать о своей женщине, друзья? Не знаю, с чего и начать. Она была невысокая, с очень тонкой талией, темно-синие глаза с яркими голубоватыми белками и темно-рыжие волосы… Ее звали Атол Эстес. Она жила в Остине. Я встретил ее на вечеринке у своего друга Чарлза Андерсона. Она была внутренне светлее тех, которых я знал раньше. И конечно, она была интеллигентнее и интереснее..
Рассказывая, он снова ощутил теплоту того далекого вечера, увидел пустынную улицу и как бы со стороны услышал свой голос.
Они стояли у дверей дома Андерсонов.
— Темно. Я провожу вас, — попросил Билл.
— Я не боюсь, мистер Портер.
— Кто знает, — умоляюще сказал Билл. — Может быть, вон за тем углом…
— Я не боюсь, — повторила Атол.
— Мисс Эстес, долг джентльмена…
Атол засмеялась и пошла по улице. Билл двинулся следом. Девушка завернула за угол и остановилась.
— Видите? Никого!
А если бы вдруг…
Ну что ж, — сказала Атол. — На всякий случай возьмите меня под руку.
Кламси-стрит прошли молча. Они еще боялись друг друга. Но Атол была смелее. Она начала первой:
— Почему вас все называют Генри, мистер Портер? Господи, какой он дурак! Знакомясь с другими и зная, что знакомство не будет долгим, он, дурачась, называл иногда себя именем фармацевта Генри, именем, вычитанным в справочнике дяди Кларка. Придется выкручиваться. Как ей объяснить эту глупость?
— Я фармацевт, мисс Эстес.
— А при чем здесь фармакология?
Вы знаете, где родилась эта наука?
— Представления не имею.
У нее низкий, очень приятный голос. А у него это проклятое заикание. От волнения оно делается еще сильнее.
— Фармакология родилась во Франции.
В-от никогда не подумала бы! Французы такой легко мысленный народ…
— И самым знаменитым фармацевтом во Франции был Этьен Генри.
— Вы стараетесь быть на него похожим?
— Я стараюсь добиться того же в Техасе, чего он добился во Франции.
— И вы уже многого добились?
Пока что места рисовальщика в земельной конторе.
— Вот как? Вы рисуете? Интересно — что?
— Городские пейзажи.
— Это, наверное, очень красивые пейзажи?
— О, — сказал Билл, — особой художественной ценности они не представляют. Самое интересное в этих пейзажах — чудо превращения. В конце каждой недели они превращаются в очаровательные миниатюры. А самое красивое в миниатюрах — большая цифра «пять» и маленькие буквы внизу: «долларов».
Атол засмеялась.
— Двадцать пять долларов в неделю, — сказал Билл. — Они — мой дом, моя ветчина, мой кофе, мои рубашки. А вы чем занимаетесь, мисс Эстес?
— Школой высшей ступени для девушек.
— Вы там преподаете?
— Нет, — сказала она. — Мне там преподают.
— Вы, наверное, самая хорошенькая ученица в школе?
— Я умею сердиться, мистер Портер!
— Но ведь это же правда!
— Мистер Портер!
— О черт! — воскликнул он. — Почему — мистер Портер? У меня есть имя, и вы его, по-моему, знаете.
— Хорошо, — сказала она. — Вот здесь я живу, мистер Билл.
Газовый фонарь выдвигал из темноты угол старого дома. Билл вздохнул.
— Жаль, что так близко.
— Очень поздно, Билли, — ласково сказала Атол. — Завтра мне здорово влетит от мамы.
Билл отступил на шаг и поклонился.
— Всего хорошего, мисс Эстес. Спасибо за чудесный вечер.
— А теперь идите, — сказала она и взялась за ручку колокольчика. — Сейчас мне откроют, и я не хочу, чтобы меня увидели не одну.
В субботу они встретились снова.
Он зашел в магазин и купил несколько азалий. На пароме они переправились на северный берег Колорадо и ушли в голубоватый простор зацветающей прерии. Атол, поигрывая букетиком, рассказывала о себе.
Да, она родилась в Кларксвилле, штат Теннеси, но жила в Нашвилле. «Так что, видите, мы почти земляки». Отца она совсем не помнит, потому что он умер, когда она еще не научилась ходить. А вот отчим у нее очень хороший. Его зовут Гарри Питер Роч. Он строгий. Мало разговаривает. Очень любит читать. Покупает много книг. Он купил ей пианино, и она уже научилась играть кое-что. Например, «Родина, милая родина». Конечно, это не классика, но в Техасе трудно отыскать настоящего преподавателя, а в школе высшей ступени изучают только нотную грамоту. Главным образом учат домоводству и хорошим манерам.
Она вдруг отошла на шаг в сторону и слегка присела, изящно поклонившись Биллу; подол платья легким кружевным кольцом лег на траву, но тотчас взлетел вверх и, отдутый порывом ветра, открыл высокие ноги девушки. Атол прихлопнула легкую ткань к коленям и покраснела:
— Ах, ветер такой хулиган!.. Во всяком случае, вот так мы должны здороваться с мужчиной или благодарить его. А по-моему, лучше пожать руку, правда? Книксен — это немецкая мода. Ненавижу немцев, они расчетливые и скупые. И вообще европейские моды не для американцев, вот что я скажу. Глупо, правда?
Любит ли она мороженое? О, конечно! Пожалуй, сейчас она съела бы ананасного. Двойную порцию. Но для этого надо ехать в город… А есть ли у мистера Билла деньги? Тогда она выпила бы еще мятного жюлепа. «Давайте устроим маленький пир!» Как это здорово — ее будет угощать мужчина! Еще никогда в жизни ее не угощал поклонник.
