Владимир Полушин - Николай Гумилев: жизнь расстрелянного поэта

И Ларионов, и Гончарова рисовали Гумилёва. Наталья Сергеевна написала триптих Гумилёва: гусар, он верхом на пушке, в Африке. М. Ларионов через много лет написал Г. Струве: «…Мы с Николаем Степановичем видались каждый день почти до его отъезда в Лондон… Н. С. был знаком близко с Честертоном и с группой английских писателей этого времени, а в Париже дружил с Вильдраком. Жил он, Н. С., на rue Galilee[68], в отеле того же имени. А последний раз в Hotel Castille на rue Cambon[69], где в то время и я жил. Самой большой его страстью была восточная поэзия, и он собирал все, что этого касается. Одно время он поселился внизу в сквере под станцией метро Passy, у некоего г. Цитрон. Вообще он был непоседой — Париж знал хорошо — и отличался удивительным умением ориентироваться. Половина наших разговоров проходила об Анненском и о Жерар де Нервале. Имел странность в Тюляри садиться на бронзового льва, который одиноко скрыт в зелени в конце сада почти у Лувра. (22 октября 1952 г.)…»

Однажды Наталья Сергеевна увидела у поэта маленькую индусскую миниатюру — черного генерала. Миниатюра понравилась художнице, и Гумилёв это заметил, но подарить просто так было слишком банально. И тогда Николай Степанович в июле 1917 года написал рассказ «Черный генерал». На первый взгляд сюжет прост и не вызывает глубоких ассоциаций. Какой-то индус, выходец из княжеского сословия, окончивший Кембридж в Англии, возвращается в родное княжество, и раджа делает его генералом. Кембриджский выпускник полон спеси, он не замечает людей искусства, растоптал свой портрет, написанный местным художником, и повесил свою фотографию, сделанную в Англии. Потом он отправляется в Париж, где покупает рисунок французского художника Матисса и за заносчивость в кафе побит Аполлинером. Конечно же он знает о Гончаровой и добивается разрешения посетить ее мастерскую, где и увидел свой портрет… Гумилёв тонко замечает о генерале: «…что из-за таких, как он, не стало больше в Индии художников». А быть может, это совсем и не об Индии, а об оставленной России.

Ларионову и Гончаровой поэт посвятил стихотворение «Пантум» (1917 — весна 1918), написанное малайской строфой:

Есть все основания предполагать, что поэт многое почерпнул во время парижских бесед с художниками, особенно об искусстве Востока. Поэт хотел попасть на Восток, хотел «видеть сон Христа и Будды» и творить. Но его ждали самые обыденные мирские дела — решение вопросов устройства. В Англии дела у него не заладились с самого начала.

23 января Н. С. Гумилёв посетил военного агента в Лондоне генерал-майора Дьяконова, который выдал ему дополнительно 54 фунта стерлингов на возвращение в Россию. Причем Гумилёв получил 6 фунтов стерлингов на билет на пароход от Англии до Бергена и 12 фунтов стерлингов на билет для проезда по железной дороге от Бергена до Петрограда. Интересно, что в это время секретарем Ермолова был Великий Князь Михаил Михайлович Романов, муж внучки А. С. Пушкина Софи де Торби. Конечно, Гумилёв не мог не знать этого факта.

В Англии Николай Степанович стал искать временную работу. Помощь в поисках ему оказал Борис Анреп. Так, в начале февраля поэт попал в шифровальный отдел Русского правительственного комитета. Весть об этом быстро дошла до Франции. 3 февраля Гумилёв получил из Парижа письмо от К. Льдова, который выразил радость, что поэт сумел устроиться в Лондоне, и обнадежил его: «Если условия окажутся неблагоприятными для возвращения в Россию, консульство даст Вам возможность продержаться до неизбежного переворота…»

Однако 3 апреля Гумилёв получил в Российском генеральном консульстве в Лондоне паспорт для свободного проезда и решил вернуться в Россию. Что повлияло на его выбор, почему он решил возвращаться в «логово красного зверя» — сегодня не ответит никто. Скорее всего, он тосковал по родной земле, он был русским до мозга костей и не мог представить себя английским подданным. Он чувствовал, что идет навстречу гибели, и потому оставил почти все свои вещи в Париже и Лондоне. Переписав написанные во Франции и Англии стихи и переводы в толстую тетрадь в зеленом сафьяновом переплете с золотым тиснением «Autographs», Гумилёв отдал ее на хранение Борису Анрепу. Николай Степанович вписал в альбом семьдесят шесть стихотворений на семидесяти девяти страницах. Причем названия обозначил красными чернилами. Титульный лист этого альбома расписала орнаментом Наталья Гончарова. Она же написала акварелью: «Н. Гумилёв. Стихи». Ею были выполнены рисунки к стихам «Андрей Рублев», «Картинка», «На северном море», а к «Мужику» — два рисунка сделал М. Ф. Ларионов.

Несомненно, «Отравленная туника» — вершина гумилёвской драматургии. О парижском этапе работы над драмой писал М. Ларионов: «…попросили Сергея Павловича Дягилева заказать ему что-либо (как либретто) для балета. Дягилев сказал, чтобы тему мы сами нашли. Надо было скоро. Сергей Павлович уехал вскорости в Венецию. Все полтора месяца, пока балет был в Париже, мы брали Ник. Степ, каждый вечер с собой в театр Шатлэ, где давались балетные спектакли. Тогда Ник. Степ, и предложил для моей постановки „Гондлу“, а для Натальи Сергеевны новую вещь — „Феодору“. Музыка предполагалась для первой вещи Бернерса, а для второй — Респиги. Либретто балетное требует специальной обработки — благодаря этому нам нужно было часто встречаться и вместе работать. У Ник. Степ, не было в этом отношении никакого опыта. „Гондла“ давал богатый материал, но перевести его в действенное только состояние — уравновесить отдельные, но разнообразные моменты — найти этим моментам форму танцовальную — между различными моментами найти равновесие — и их развитие, только движениями мужскими и женскими — где слова не было — а все давалось выражением (экспрессией) тела человеческого для Н. С. было трудно сразу. Он всю свою жизнь до этого работал главным образом над словом. Время шло, Дягилев уехал в Венецию. У нас ничего еще не было готово. Решили, что с самого начала надо думать о главном назначении пьесы, и приступили к „Феодоре“ для Гончаровой. Через несколько дней Н. С. позвал к себе. Он тогда жил недалеко от Etoile (Этуаль) на улице Галилея, в отеле того же имени, и прочел первый вариант „Отравленной туники“. „Гондлу“ мы на время оставили. Так прошло больше месяца. Многое изменилось. Дягилев уехал с труппой в Испанию — и там у него не пошло сразу, как он ожидал, с деньгами. Для меня и Наталии Сергеевны вышла задержка. У Ник. Степ, также прекратилось жалованье, так как прекратилась и должность. Он выхлопотал себе командировку в Лондон, где еще оставались временно некоторые учреждения, предназначенные для ликвидации русских военных заказов, сделанных в Англии. Через некоторое время Ник. Степ, должен был уехать в Лондон, где он, как и в первый приезд (когда ехал из России), прожил до самого своего обратного отъезда».