Провести до конца эту правку Е. С. даже не пыталась: такую работу никто, кроме автора, проделать не смог бы. В главе 16-й («Казнь») осталось: «…Кавалерийская ала, что пересекла путь прокуратора около полудня…». В главе 25-й («Как прокуратор пытался спасти Иуду из Кириафа») тоже: «В том самом месте, где около полудня, близ мраморной скамьи в саду, беседовали прокуратор и первосвященник…»
Пересчитывать время в практически законченном романе? Так ведь Булгаков жить собирался, а не умирать. Творческие идеи переполняли его…
…Главы в романе «Мастер и Маргарита» пронумерованы одна за другою, сквозной нумерацией, сквозь обе части. И время двумя потоками течет линейно, последовательно движется время, от главы к главе, современное — в главах «современных» и древнее — в «древних» главах.
Эти потоки даже не совпадают — они просвечивают один сквозь другой. И в конце концов, разделенные почти двумя тысячелетиями, странным образом соединяются. Рассвет субботы начинается у Пилата («Так встретил рассвет пятнадцатого нисана пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат»). И Маргарита закрывает рукопись, потому что у нее наступило субботнее утро…
Мы уже видели, как писатель создает свои пространства, и похожие и не похожие на Москву или на древний Ершалаим, а в созданных им пространствах все согласовано прочно и без сбоев. И свое пространство времени он создает. В этом пространстве пренебрежен такой пустяк, как точный счет годов, но бесконечно важны повторяющиеся дни недели в их прочном следовании друг за другом — среда, четверг, пятница, в память Страстной пятницы, и непременно следующая за пятницей суббота, и намек на воскресение… Пространство времени, в котором Вальпургиева ночь совпадает с полнолунием и Страстная пятница становится кануном Вальпургиевой ночи… И для Пилата его бесконечно длящийся субботний день — двенадцать тысяч лун! — заканчивается в романе в эту самую ночь на воскресенье.
В своем времени, так похожем на пространство, остается булгаковский Ершалаим, целый и невредимый в ослепительно яркой лунной ночи. Ибо прожитое время остается — где-то там, оставленное нами в прошлом, как остаются оставленные нами пространства, остаются и продолжают жить своею, независимой от нас жизнью.
Часы
Итак, каркас времени в романе прочно держится на днях недели. И еще громко и четко отмечают время часы.
Счет часов идет повсеместно. Но особенно настойчивым он становится во второй части романа.
«…в пятницу, когда был изгнан обратно в Киев дядя Берлиоза, когда арестовали бухгалтера и произошло еще множество других глупейших и непонятных вещей, Маргарита проснулась около полудня…»
Ее день описан подробно: проснулась, одевалась, пила чай, расчесывала волосы перед тройным зеркалом, потом «установила на трехстворчатом зеркале фотографию и просидела около часа, держа на коленях испорченную огнем тетрадь». «Через несколько минут» ее имущество опять погребено под шелковыми тряпками, и она надевает в передней пальто, чтобы идти гулять.
Откинувшись на мягкую спинку кресла в троллейбусе, она прислушивается к тому, о чем шепчутся двое граждан, сидящие впереди нее. «Поспеем ли за цветами заехать? — беспокоился маленький. — Кремация, ты говоришь, в два?»
От того времени, как она встала, и до этой минуты прошло, видимо, часа два или около того. «Через несколько минут» она уже под Кремлевской стеной. «Маргарита щурилась на яркое солнце», то есть время около двух часов дня. Тут показалась похоронная процессия — хоронят Берлиоза…
Далее диалог с Азазелло. «Ведь я вас полчаса уже уламываю… Сегодня вечером, ровно в половину десятого, потрудитесь… В десять я вам позвоню…»
Но там, где бесконечно считают время, возникает материальный символ времени — часы. «Маргарита Николаевна сидела перед трюмо в одном купальном халате… Золотой браслет с часиками лежал перед Маргаритой Николаевной рядом с коробочкой, полученной от Азазелло, и Маргарита не сводила глаз с циферблата. Временами ей начинало казаться, что часы сломались и стрелки не движутся. Но они двигались, хотя и очень медленно, как будто прилипая, и наконец длинная стрелка упала на двадцать девятую минуту десятого».
Булгаковские символы и мотивы нередко складываются вне того или иного его сочинения. Возникают в его мироощущении, в его личности, переходят из сочинения в сочинение. Часы как символ времени, часы как воплощенное время — один из тех мотивов, которые проходят через все его творчество.
Боем часов наполнена «Белая гвардия» — роман о Времени. Они бьют, тикают, играют менуэт, неумолимо помечая время. Они присутствуют во всех событиях, вмешиваются, наблюдают. И однажды, в «Белой гвардии», Булгаков даже попытался изобразить выражение их лица. Часы похищают бандиты у Василисы («Со стола взял стеклянные часы в виде глобуса, в котором жирно и черно красовались римские цифры. Волк натянул шинель, и под шинелью было слышно, как ходили и тикали часы»).
Часы выступают символом сломавшегося времени в «Роковых яйцах». Для профессора Персикова год 1920-й обозначился тремя знамениями: Большую Никитскую переименовали в улицу Герцена, «затем часы, врезанные в стену дома на углу Герцена и Моховой, остановились на одиннадцати с четвертью», после чего в террариумах издохли все жабы, в том числе исключительнейший экземпляр жабы Суринамской.
Часы бьют, торопя, в рассказе «Ханский огонь». («Плыла полная тишина, и сам Тугай слышал, как в жилете его неуклонно шли, откусывая минуты, часы. И двадцать минут, и полчаса сидел князь недвижно»… «Тугай вдруг остановился, провел по волосам, взялся за карман и нажал репетир. В кармане нежно и таинственно пробило двенадцать раз, после паузы на другой тон один раз четверть и после паузы три минуты»…)
И в романе «Мастер и Маргарита» присутствуют — не могут не присутствовать — часы. В доме мастера («Иван представлял себе ясно уже и две комнаты в подвале особнячка, в которых были всегда сумерки из-за сирени и забора. Красную потертую мебель, бюро, на нем часы, звеневшие каждые полчаса, и книги, книги от крашеного пола до закопченного потолка, и печку»).
Загадочные, неизвестно где находящиеся часы отмечают начало праздничной полночи — высшую точку на великом балу у Сатаны: «Маргарита не помнила, кто помог ей подняться на возвышение, появившееся посередине этого свободного пространства зала. Когда она взошла на него, она, к удивлению своему, услышала, как где-то бьет полночь, которая давным-давно, по ее счету, истекла. С последним ударом неизвестно откуда слышавшихся часов молчание упало на толпы гостей».
Но главное — часики Маргариты. Эти самые, с золотым браслетом. Проследите, что происходит: она сидит перед зеркалом трюмо, но в зеркало не смотрит — не сводит глаз с циферблата лежащих перед нею часов. Ровно в десять или минутой позже открывает коробочку, полученную от Азазелло. «Кончиком пальца Маргарита выложила небольшой мазочек крема на ладонь, причем сильнее запахло болотными травами и лесом, и затем ладонью начала втирать крем в лоб и щеки». И только тут, сделав несколько втираний, она взглядывает в зеркало и… и роняет коробочку «прямо на стекло часов, отчего оно покрылось трещинами».
Что это? Случайная, незначительная подробность? Или знак? «Сейчас позвонит Азазелло!»… «В это время за спиной Маргариты в спальне грянул телефон»… Вполне возможно, что Азазелло позвонил ровно в десять, но мет времени больше не будет. Время перестало помечаться стрелками часов. С этими трещинками, покрывшими стекло часов, в действии романа происходит важный поворот: время начинает свое другое течение.
Вольное течение времени, в которое вместится все, что будет угодно, желанно или интересно. Все — в два часа, от десяти до полуночи. Неторопливый полет над Арбатом, и дом Драмлита, разгром квартиры Латунского, и битье окон в доме Драмлита, полет на поэтическую реку и возвращение в Москву, утомительный прием бесконечной вереницы Воландовых гостей и бал…
И бесконечна протяженность мгновения полночи…
