Ознакомительная версия.
Между тем после того, как в апреле 1973 года Олег Даль бросил пить, его личная жизнь постепенно вошла в нормальное русло. Он стал более выдержан и внимателен к жене, тёще. Если иногда срывался, то тут же старался загладить свою вину. Е. Даль вспоминает:
«Когда мы уже жили в Москве, а моя мама в Ленинграде, мне приходилось мотаться туда-сюда. Однажды я летела в Ленинград на два-три дня. Он с утра уже был недоволен, с ним было трудно справиться. Со мной не разговаривал — а мне уезжать. Такси ждёт — он бреется. Ни до свидания, ни поцеловать. Я в слёзы. Так и села в машину, скрывая слёзы за тёмными очками.
И вот я на аэродроме. Голодная, потому что утром кусок не лез в горло, беру кефир и булку. Откусываю кусок, поворачиваюсь к кефиру, глоток которого я вроде бы уже сделала, а стакана нет. Я смотрю и думаю: либо я сошла с ума, либо стакан упал, либо… Поднимаю глаза и вижу против себя Олега, который смотрит на меня. Улыбается, а глаза влажные. Я не могла вымолвить ни слова, настолько меня это потрясло. Он понял, что в таком состоянии не мог меня отпустить. Махнув рукой на репетицию — для него святое дело, — он схватил такси и понёсся следом за мной. Помню, я тогда сказала ему: „Обижай меня почаще, чтобы потом случались такие минуты“. И ведь не просто утешил — стащил стакан с кефиром, рассмешил и сделал счастливой».
В мае 1975 года семье Олега наконец удалось воссоединиться: обменяв ленинградскую квартиру, они втроём въехали в квартиру в конце Ленинского проспекта. И хотя новая жилплощадь была крохотной и неудобной, новосёлы радовались этому событию.
В том же году Даль по нелепой случайности угодил в больницу. Рассказывает Е. Даль: «Беда случилась во время спектакля „На дне“. Жили мы тогда в Переделкине у Шкловских — я поджидала Олега у калитки. Он с трудом вышел из такси и, хромая, пошёл рядом со мной. Я спросила, что случилось. Он ответил: „Сначала футбол“. (По телевизору был матч, Олег футбол любил и относился к нему серьёзно.) С трудом поднявшись по лестнице на второй этаж, он пристроился на диване. В перерыве матча он рассказал, что во время спектакля каким-то образом рант ботинка попал в щель сценического пола. Олег сделал резкий поворот. Весь корпус и нога до колена повернулись, а нога ниже колена осталась в неподвижности. Было ощущение, что по ноге хлынуло что-то горячее. Он доиграл сцену, сумев передать за кулисы о случившемся. Вызвали „скорую“. Колено распухло невероятно. Но сделать обезболивающий укол побоялись — была опасность серьёзно повредить ногу. Олег сказал, что доиграет спектакль, хотя врачи в это не верили. Он доиграл так, что после спектакля никто и не вспомнил, что его надо везти в больницу Склифосовского, а он удрал на дачу. Когда Олег показал ногу, мы пришли в ужас. Дело было поздним вечером, за городом, без телефона. Я забила тревогу, но Олег уговорил меня и всех, что можно подождать до утра. Он умел убедить в чём угодно. Утром с первого этажа, где жил писатель Алим Кешоков, с телефоном, дозвонились до поликлиники Литфонда. Там выяснилось, что у Олега повреждена коленная суставная сумка. Потом была операция в ЦИТО, на которой я присутствовала. Из колена выкачивали жидкость при помощи шприца. Во время всей операции Олег весело улыбался мне. Домой его привезла загипсованного от бедра до ступни. На следующий день по его просьбе я поехала в театр: „Узнай, что там с "Двенадцатой ночью"“. На вечер был назначен спектакль».
Премьера этого спектакля, в котором наш герой играл Эндрю Эгьючийка, состоялась в 1975 году. Но блистать в этой роли Далю пришлось не долго: в начале следующего года его уволили из «Современника». Причём хронология тех событий выглядела следующим образом. 24 января 1976 года, будучи на дне рождения у В. Шкловского, О. Даль нарушил «сухой» закон. А в начале марта его уволили из театра за систематические нарушения трудовой дисциплины.
Напряжённые отношения Даля с руководством и частью труппы «Современника» периодически возникали на протяжении всех трёх лет его повторного пребывания в этом театре. И во многих случаях виноват был сам актёр, так и не научившийся сдерживать свои эмоции. Вот лишь один случай. В 1975 году во время спектакля «Валентин и Валентина» Даль внезапно присел на краешек сцены и, обращаясь к сидевшему на первом ряду мужчине, попросил: «Дай прикурить!» Тот, естественно, дал, резонно посчитав, что в этом спектакле такая сцена в порядке вещей. По этому поводу было созвано общее собрание труппы, актёру за его «хулиганский поступок» влепили выговор. Были и другие случаи подобного рода с его стороны.
Имело ли право руководство театра за подобные поступки уволить актёра из театра? Без сомнения. Однако основой для его увольнения, думаю, послужило совсем иное. Почитаем отрывки из дневника самого актёра:
«19 ФЕВРАЛЯ. Получил страшной силы заряд ненависти к театру „Современник“…
С этим гадюшником взаимоотношения закончились — начались счёты! Глупо!
Началось БЕЗРАЗЛИЧИЕ!
Началась моя ненависть!
Ненависть действенная.
Борьба на уничтожение.
И величайшее презрение и безразличие!..
МАРТ. 1976. НАЧАЛО…
Уход из театра решён окончательно и бесповоротно! Мозг утомлён безвыходностью собственных идей и мыслей. Нельзя и малое время существовать среди бесталанности, возведённой в беспардонную НАГЛОСТЬ».
Из письма А. Эфросу от 7 марта 1978: «Я прошёл различные стадии своего развития в „Современнике“, пока не произошло вполне естественное, на мой взгляд, отторжение одного (организма) от другого.
Один разложился на почести и звания — и умер, другой — органически не переваривая всё это — продолжает жить».
Уйдя из «Современника», Даль внезапно решил посвятить себя режиссуре и поступил на Высшие режиссёрские курсы во ВГИК в мастерскую И. Хейфица. Почему он решил стать режиссёром, объяснять, видимо, не надо: терпеть диктат разных бездарей Олегу становилось всё труднее. Но что-то у него опять не заладилось и на этом поприще. Он исправно посещал занятия, но мысленно уже подбирал для себя другое место обитания. И тут судьба вновь свела его с А. Эфросом (в 1973 году они встречались в телепостановке «По страницам журнала Печорина»). На этот раз режиссёр задумал снимать на «Мосфильме» художественную ленту «В четверг и больше никогда» и предложил артисту главную роль — Сергея. Режиссёр вспоминал: «Мы жили в заповеднике на Оке, когда снимали „Четверг…“, и учёные-биологи дали банкет в нашу честь. И мы сидели вместе за столом. Там были Смоктуновский и Даль. Даль замечательно играл на гитаре и пел, а потом увидел перед собой Смоктуновского и стал над ним посмеиваться. Смоктуновский — при том, что его тоже не тронь, личность известная и вспыльчивая — стушевался страшно. Даль безжалостно смеялся над его ролями, так безжалостно, что я не выдержал и ушёл. На следующий день я просто не мог смотреть в глаза Смоктуновскому. Мне казалось, что он переживает. А Даль даже не помнил…»
Ознакомительная версия.
