Сам Троцкий активно включился в пропагандистские мероприятия, связанные с разрывом ответственных сотрудников разведывательных служб с СССР. Он опубликовал статью «Трагический урок», посвященную гибели И. Рейсса,[1457] в которой подчеркивал, что Рейсс руководствовался не личными эгоистическими интересами. «Карьеристы не идут в ряды Четвертого Интернационала, который представляет сейчас наиболее гонимое течение в мировой истории. Интернационалистов ждут новые преследования. Рейсс не мог этого не понимать». В статье звучало требование: «Широкие круги рабочих на Западе с содроганием относятся к работе Каина Джугашвили. Симпатии к нам растут. Нужно лишь уметь их использовать».
Кривицкий попытался помочь Троцкому в разоблачении втершегося в близкий к нему круг агента НКВД. Вальтер не имел о нем точных сведений, но и того, что он сообщил, было достаточно, чтобы «вычислить» названное лицо: его звали Марк, и он был близок к Л. Седову. Очевидно, по своей предыдущей работе Кривицкий каким-то образом натолкнулся на дело Марка Зборовского.
Уже находясь в США, Вальтер в 1939 году послал Троцкому письмо под псевдонимом «Штейн», называя себя «доброжелателем». Это письмо, напечатанное на пишущей машинке латинским шрифтом на русском языке, вызвало у Троцкого подозрение в отношении анонима, которого он заподозрил в провокации, тогда как Кривицкий лишь заботился о своей безопасности. В ответ на предложение «Штейна» вступить с ним в контакт, поместив соответствующее объявление в одном из номеров газеты его американских сторонников «Socialist Appeal» («Социалистический призыв»), Троцкий порекомендовал «Штейну» вступить в контакт с американцем Мартином из редакции этой газеты. Кривицкий посетил Мартина, но тот произвел на него отрицательное впечатление.[1458] Зборовский так и остался неразоблаченным.
Между тем все более грозовые тучи собирались над головами Льва Седова и его сотрудников, продолжавших вскрывать сущность «большого террора» и начавших подготовку к учредительной конференции IV Интернационала.
К тому времени, когда был провозглашен вердикт международной следственной комиссии о его невиновности, как и о невиновности его отца, Льву Львовичу Седову оставалось жить менее полугода.
Лев был надежнейшей опорой Льва Давидовича во всех делах. Лишь изредка Троцкий сдержанно хвалил работу сына, например, когда он выпустил «Красную книгу» о московских процессах, но обычно предъявлял Льву все новые требования и буквально пылал гневом, когда задание выполнялось не в срок или не в полном соответствии с тем, как он считал правильным.
Лев Седов жил с Жанной и племянником Севой, которого после нескольких лет пребывания в Австрии он забрал к себе и фактически усыновил, на шестом этаже дешевого многоквартирного дома без лифта в крохотной квартирке, забитой книгами и ящиками с документальным материалом, необходимым прежде всего для «Бюллетеня».[1459]
При всей любви и уважении к отцу Лев постепенно испытывал все большее чувство раздражения по поводу мелочных упреков. Самому Троцкому он не решался высказывать свои чувства и лишь изредка изливал душу в письмах матери. 16 апреля 1936 года он писал: «Мне кажется, что все папины недостатки с возрастом не смягчаются, а, видимо, в связи с изоляцией, болезнью, трудными условиями — трудными беспримерно, — углубляются. Его нетерпимость, горячность, дергание, даже грубость и желание оскорбить, задеть, уничтожить — усиливаются. Причем, это не только «личное», но прямо какой-то метод, и вряд ли хороший метод».[1460]
В 1937-м — начале 1938 года Лев буквально изнемогал от переутомления и сильных приступов болей в животе, которые врачи квалифицировали как проявления хронического аппендицита. Вначале Лев подавлял боли медикаментами. Как обычно бывает в таких случаях, запущенная болезнь нанесла внезапный удар. В первой половине февраля 1938 года произошел тяжелый приступ, заставивший Жанну отвезти своего друга в больницу.
К этому времени Седов находился под прочным «колпаком». Зборовский поддерживал связь с резидентом НКВД в Париже Косенко, которому передавал копии писем Троцкого и Седова, а также статьи, подготовленные для «Бюллетеня оппозиции» еще до их публикации.[1461]
В конце 1937 года Лев Седов все чаще стал замечать, что за ним, почти не скрываясь, следят. Когда летом 1936 года он с Жанной и Севой поехал на краткий отдых в Антиб, советские агенты Эфрон, Смиренский и Рената Штейнер отправились туда же, причем Штейнер поселилась в том же пансионате, что и Седов. Слежка велась открыто с явной целью деморализовать Льва. Седов был убежден, что готовится его убийство. В декабрьском номере «Бюллетеня оппозиции» он поместил статью под заголовком «ГПУ подготовляет убийство Л. Седова».[1462]
Вначале, надо сказать, в планы НКВД входило похищение. Была разработана операция «Сынок», одобренная Сталиным (можно предполагать, что и название принадлежало ему). Но болезнь Льва заставила срочно изменить планы. По рекомендации Зборовского, которому Лев и Жанна полностью доверяли, для лечения была избрана частная больница русских эмигрантов. Зборовский мотивировал свой совет знакомствами и высокой квалификацией хирурга Тальгеймера. Льву сделали успешную операцию. Через несколько дней после этого, когда он шел на поправку и даже договорился с «Этьеном» о встрече для решения текущих дел, его состояние резко ухудшилось. В ночь на 13 февраля 1938 года его обнаружили в коридоре больницы в почти бессознательном состоянии. Вскоре он впал в беспамятство. Переливания крови не дали результата. Несмотря на экстренные меры, Лев скончался.
Зборовский, видимо, не был прямым убийцей, иначе его легче было бы разоблачить. Но тот факт, что он приложил руку к ликвидации Седова, наиболее вероятен. Это подтверждает бывший ответственный сотрудник советских спецслужб Петр Дерябин, бежавший на Запад, которому говорили в КГБ, что Седов действительно был ликвидирован московскими агентами.[1463]
Убийство Льва рассматривалось высшим советским руководством не только как устранение важного политического противника, но и как средство давления на его отца. В те дни, когда Лев находился в больнице, сам Троцкий временно пребывал вне Койоакана. Этот спокойный пригород столицы был не очень удобным местом для слежки за ним, которую все более усиливала московская агентура, и в начале 1938 года подозрительная суета стала ощутимой. Она усиливалась тем, что в мексиканской печати появились провокационные сведения, будто Троцкий участвует в подготовке государственного переворота против президента Карденаса. Слухи были разоблачены на пресс-конференции Троцкого и Риверы, но тем не менее продолжали циркулировать.[1464]
