Геогрий Чернявский - Через века и страны. Б.И. Николаевский. Судьба меньшевика, историка, советолога, главного свидетеля эпохальных изменений в жизни России первой половины XX века

Ознакомительная версия.

Николаевский стал участником II съезда Советов, на котором большевики, поведшие за собой основную часть делегатов, добились принятия декрета о земле и о мире, а затем образовали свое правительство. Вместе с Мартовым и другими меньшевиками-интернационалистами он покинул съезд в знак протеста против установления той власти, которую уже в этот первый день ленинской диктатуры он и его однопартийцы определили как преступление против идей Февраля. В октябре он вышел из редакции «Рабочей газеты», несмотря на тягу к журналистике. Но участвовал в чрезвычайном съезде РСДРП(о), состоявшемся 30 ноября – 7 декабря 1917 г. и проходившем в сложных условиях подозрительности и большевистских преследований. Не было средств на стенографистов. Николаевский совместно с Софьей Моисеевной Зарецкой, являвшейся членом ЦК, вел протокольные записи. В свободные минуты Зарецкая сделала карандашные наброски и портреты нескольких руководителей съезда[149]. Николаевский затем отредактировал заметки, как свои, так и Зарецкой. Они были опубликованы в партийной газете «Новый луч»[150] и благодаря этому стали достоянием истории[151].

Как и почти все его однопартийцы, Николаевский, проявляя немалую наивность, многого ждал от Учредительного собрания, полагая, что советская власть ему подчинится и собрание сможет решить принципиальные политические вопросы, стоявшие перед страной. Через много лет он вспоминал, что считал тогда саму идею Учредительного собрания очень важной, даже великой. Когда же 6 января 1918 г. Учредительное собрание было разогнано, Николаевский написал об этом страстную, негодующую статью в «Рабочую газету» (статья была затем переопубликована во многих провинциальных изданиях)[152].

В те дни Борис не раз встречался со своим свойственником А.И. Рыковым. Полной близости между ними не было – они пребывали теперь уже не просто в различных, но во враждебных друг другу партиях. Но Рыков продолжал оставаться умеренным большевиком (ранее он вышел из Совнаркома, протестуя против срыва переговоров об образовании однородного социалистического правительства), а Николаевский по ряду вопросов примыкал к левому, интернационалистическому течению меньшевизма. По поводу заседания Учредительного собрания Рыков поделился с Николаевским своими впечатлениями, выражая явное недовольство поведением Ленина. Этот рассказ Борис записал и через много лет разыскал его в своей записной книжке.

Рыков рассказывал, что начало заседания Учредительного собрания Ленин провел в правительственной ложе. Он «пришел в эту ложу, посмотрел, прислушался и бросил: «Кажется, ничего интересного не будет – пойду отдохну». Пошел в глубь ложи, где кучей лежали сваленные пальто и шинели, выбрал местечко в уголку и завалился, даже прикрылся чем-то. Так и не вставал, пока на трибуне не появился Церетели, которого большевики встретили бешеным ревом. Ленин вскочил, подбежал к барьеру ложи, прислушался, кому-то крикнул, чтобы были тише, потом уселся, обоими локтями уперся в барьер ложи. Так просидел до конца речи – только несколько раз поворачивался в глубь ложи или к кому-то в зале с замечаниями: «Нельзя ли потише»[153].

Борис Иванович полагал и через много лет отмечал это в своих воспоминаниях, что под влиянием большевистской агитации, да и просто в результате естественного хода катастрофических событий на фронте и в тылу, массы поворачивали все более влево, в направлении, которое меньшевики считали угрожающим самому существованию независимой России. Но прямо и открыто выступить против настроений толпы было для меньшевистских деятелей неприемлемой альтернативой[154]. Реального выхода из возникшего заколдованного круга они не видели. Николаевский позже, видимо не совсем справедливо, указывал, что у Мартова не было определенной линии поведения, что он не был человеком «больших решений».

Учитывая бессмысленность активной политической деятельности в обстановке большевистского террора, Борис Иванович фактически отошел от непосредственного участия в политической жизни. В эти жаркие и судьбоносные не только для России, но и для всего мира месяцы он занялся делом, которое страстно любил: работой с архивной документацией. Уже в августе 1917 г. Николаевского включили в состав Комиссии по ликвидации дел политического характера бывшего Департамента полиции Министерства юстиции. Комиссию возглавлял Владимир Львович Бурцев – известный радикальный журналист, симпатизировавший эсерам и прославившийся за несколько лет до революции раскрытием «провокаторской деятельности» руководителя Боевой организации партии эсеров (полицейского агента в стане эсеров) Евно Азефа. Теперь же Бурцев занимался не только поиском полицейских агентов в рядах революционных партий царского периода, но и пробовал вскрыть связи Ленина и других большевиков с разведкой и правительством кайзеровской Германии.

Бурцев оказал бесспорное влияние на углубление интересов Николаевского к недавней истории, но в то же время служил и своеобразным предостережением. Николаевский не мог не видеть, как суетливый и торопливый Бурцев, склонный к сенсационным выводам, не всегда заручался документированными доказательствами даже тогда, когда интуитивно делал правильные заключения. Там, где для Бурцева на первом месте стояла политика, для Николаевского главным была историческая достоверность.

В июне 1917 г. Николаевский вошел в новый орган, образованный по инициативе Временного правительства, – Особую комиссию для обследования деятельности бывшего Департамента полиции и подведомственных ему учреждений с 1905 по 1917 г. Комиссию возглавлял Павел Елисеевич Щеголев – еще одна уже известная в то время личность: именитый пушкинист, публикатор воспоминаний декабристов и издатель исторических журналов «Былое» и «Минувшие годы». Поисковой хватке, развивающейся интуицией исследователя и археографическим аналитическим мышлением Николаевский был в определенной степени обязан и этому незаурядному человеку[155].

На протяжении всей своей научной и общественной деятельности Николаевский был предельно добросовестным автором, никогда не позволял себе использовать какой бы то ни было материал, который можно было бы заподозрить в том, что он носит подложный характер или же содержит явно недостоверную информацию. Что же касается информации сомнительной, то ученый либо открыто высказывал свои соображения об этом, либо отказывался от использования таких документов, выжидая, подчас очень долгое время, пока дело не будет выяснено более основательно. Именно по этой причине некоторые начатые труды Николаевского так и не были им завершены.

Для архивной работы Николаевский заручился мандатом весьма авторитетного органа – ВЦИК, который назначил его комиссаром по охране архива Департамента полиции. В свою очередь, Военно-революционный комитет Петроградского совета, с сентября 1917 г. возглавляемого Л.Д. Троцким, предоставил ему своего рода «охранную грамоту» – новый мандат, гарантировавший полную поддержку этого органа. Сразу после Октябрьского переворота, 28 октября, Николаевский направил в ВРК заявление об отказе от этого мандата, ссылаясь на решение своей партии[156]. Но это, разумеется, было одновременно и выражением личной позиции решительного осуждения насильственного захвата государственной власти большевиками.

Наряду с занимавшей основное его время и исключительно увлекательной работой в следственной комиссии Николаевский стал сотрудничать в восстанавливаемом Щеголевым журнале «Былое». Оба направления работы он поначалу продолжал и после октября 1917 г., так как новые власти сочли его вполне лояльным (вероятно, сыграло свою роль и заступничество А.И. Рыкова).

Октябрьский переворот 1917 г. некоторое время почти не отражался на его профессиональных занятиях историка-архивиста. Этот сегмент деятельности был даже в какой-то степени полезен властям, так как способствовал раскрытию бывших провокаторов, что они считали для себя политически полезным и важным.

Впрочем, некоторые найденные сенсационные документы имели двусмысленное значение и сами по себе, и для судьбы Николаевского.

Так, в архиве Департамента полиции Николаевский обнаружил многочисленные документы, неопровержимо свидетельствовавшие о том, что видный большевистский руководитель, член избранного на Пражской конференции 1912 г. ЦК, депутат IV Государственной думы Р.В. Малиновский являлся тайным сотрудником петербургского охранного отделения. Документы подтвердили давно уже циркулировавшие подозрения, которые упорно отвергались Лениным, всецело доверявшим Малиновскому. Николаевский, безусловно, вспомнил, что еще в 1912 г. ему о предательстве Малиновского говорил петербургский профсоюзный работник социал-демократ В.Г. Чиркин[157].

Ознакомительная версия.