В «Стрекозе» удалось продержаться лишь год. Ее редактора, И. Василевского, нельзя назвать открывателем талантов[52] – лишь спустя два года журналы «Будильник» и «Зритель» стали публиковать рассказы Антона, хотя Александр и Коля были там своими людьми. Те пять копеек, которые Василевский платил за строчку авторам, были жалкие гроши: за шесть рассказов, напечатанных во второй половине 1880 года, Антон получил 32 рубля 25 копеек. Подобные журналы имели не менее двух тысяч подписчиков, и тысячи четыре экземпляров продавалось в розницу, всего лишь по 10–20 копеек за журнал. Поэтому никто из постоянных авторов не мог жить на гонорары от публикаций. Попав в эту ловушку, Антон, как и другие писатели, был вынужден сочинять по нескольку рассказов в неделю и печатать их под разными псевдонимами в разных журналах – в результате получая не больше, чем зарабатывал Павел Егорович в амбаре у Гаврилова.
Из всего написанного Антоном для «Стрекозы» журнал отверг примерно столько же, сколько напечатал. Начинающий автор показал себя не хуже других, однако предпочел сосредоточиться на пародии. В юмореске «Что чаще всего встречается в романах, повестях и т. п.?» Чехов высмеивает избитые литературные штампы, предпочитаемые пишущей братией, и тем самым предвосхищает свое неприятие подобных приемов в более зрелые годы: «Граф, графиня со следами когда-то бывшей красоты, сосед-барон, литератор-либерал, обедневший дворянин, музыкант-иностранец, тупоумные лакеи, няни, гувернантки, немец-управляющий, эсквайр и наследник из Америки. <…> Семь смертных грехов в начале и свадьба в конце».
Впрочем, в тот год Антон и читателей ничем не поразил, и семейного бюджета не поправил. Коля зарабатывал куда больше, а когда у него появлялись заказы на расписывание декораций или на портреты царя, он не только кутил на широкую ногу, но и приносил деньги домой. Однако Чеховы по-прежнему смотрели снизу вверх на богатую шуйскую родню, а брат Митрофан, даже находясь под впечатлением от увиденных в журналах фамилий племянников, все еще считал москвичей бедными родственниками.
Москвичи же никак не могли пустить корни – пока Антон учился в университете, они сменили десяток адресов. Весной 1880 года семья перебралась в новый дом – на той же Грачевке, принадлежащий священнику И. Приклонскому. Но даже при том, что кое-какой доход давали постояльцы, а у Вани была неплохая работа, Чеховых снова начали давить долги. В апреле Павел Егорович упрекал Антона: «Примером тому служит долг, не отданный два года, за взятый из Бакалейной Лавочки товар. Меня потрясает всякое неправильное действие и вредит моему здоровью. Я тогда рад и доволен, когда со стороны детей соблюдается скромность, умеренность и аккуратность в жизни. <…> Мишу я стал замечать, что он стал требовать, чего не заслуживает. <…>Жаль, что Коля не вникает в дело, пора уж ему образумиться и быть фундаментальным человеком. Художество бросил, а занялся таким делом, которое ему ничего не дает, ни денег, ни звания. Мне весьма неприятно, что наши с мамашей старанье и направление ему дано прямое, а он по своей собственной пошел воле и желанию, сбился с дороги и погряз в болото <…> Саша полжизни укоротил мне и потряс мое здоровье. Антоша, друг, что я написал заметь и дорожи этими словами и передай братьям. П. Чехов».
Сдавая экзамены в апрельскую сессию, Антон получил по анатомии лишь тройку (у Александра, также изучавшего естественные науки, этот предмет шел на «отлично»). Вместе с братом и сокурсниками он топил свои горести в пунше и коньяке, шатаясь по питейным заведениям Сокольнического парка. Как-то, проведя веселую ночь с лоретками из «Салона де Варьете», Антон с Александром написали Коле хмельное послание, а в приписке к Ивану Антон дал хвастливую эротическую аллегорию: «Переулки солил да в целомудрие кремтартара молотком лампу вбивал».
Дядя Митрофан не ведал об этом ни сном, ни духом. Получая от Антона реляции о его московском житье-бытье, он ходил с ними по домам и зачитывал за обедом соседям, священникам и родичам. На летние каникулы он позвал Антона в Таганрог, и тот с радостью принял приглашение. Да и таганрогские власти дали понять, что выделенную ему стипендию следует получить лично в руки. Сокурсники Антона в начале лета тоже разъехались по домам: Коробов отправился на Урал, Зембулатов – в Котломино. Что же до братьев Чеховых, то им не терпелось уехать подальше от чудачеств отца. Как-то раз, хватив лишку, он повздорил с постояльцем и потом пытался выгородить себя в письме к Антону: «Скандал непредвиденный. Дмитрий Тимофеевич [Савельев] хуже всякой бабы. Он у меня выпил три рюмочки, его и забрало, ну значит, никто ему не попадайся, я очень жалею, что с ним разговаривал, он благодаря водочке повернул мои слова в дурную сторону, перековеркал наизнанку все. Бог с ним! Я его извиняю, но мне совестно перед Марией Егоровной [Полеваевой] и Каролиной Егоровной [Шварцкопф]»[53].
В то время как Александр решил провести лето в загородной усадьбе богатого друга Леонида Третьякова, Антон отправился к Василию Зембулатову – будущие медики препарировали крыс и лягушек и бродили по степям. Лишь потом он появился в Таганроге, где первым делом забрал в городской управе стипендиальные 75 рублей, из которых 15 переслал отцу. И все же при отъезде в Москву 26 августа ему пришлось просить у Зембулатова аванс за квартиру – за месяц в Таганроге он порядком поиздержался.
В июле Коля и Антон, как представители «московских» Чеховых, вместе с Гавриилом Селивановым и дядей Митрофаном приняли участие в пышном мероприятии города Таганрога – свадьбе своего родича Онуфрия Лободы. Антон по случаю надел невероятных размеров шапокляк, который то и дело сдувало ветром по дороге в церковь. Коля отобразил событие в злой карикатуре, которую Антон снабдил едкими подписями. Таганрог надолго запомнил и свадьбу, и карикатуру, которая осенью была напечатана в журнале «Зритель». Антон с Колей предусмотрительно покинули Таганрог вскоре после свадьбы. Антон разлучился с родным городом почти на шесть лет.
Евгения Яковлевна отправилась с младшими отпрысками к Ване в Воскресенск. Оставшись в Москве, Павел Егорович одолевал Антона и Колю поручениями: навестить отца Василия Бандакова, узнать, что слышно о старой няне, заехать в Твердохлебово (ближний свет – 600 верст от Таганрога!) поклониться гробу деда, аккуратно осведомиться о благосостоянии кредиторов и, не последнее дело, купить «у Титова или на старом базаре у Яни» полведра сантуринского вина, по четыре с полтиной за бочонок[54].
В те годы по окончании гимназии таганрогских сверстниц Чехова ожидала незавидная судьба – все сколько-нибудь предприимчивые и способные выпускники отправлялись на учебу в университеты Москвы, Петербурга или Харькова. Под неусыпным родительским оком барышням оставалось бренчать на фортепьяно да вышивать крестиком наволочки для подушек – из женихов в городе были лишь купеческие и чиновничьи сынки, честолюбием явно не страдавшие. Стать же акушеркой или учительницей для выпускницы гимназии означало обречь себя на тяжкий труд и лишения. Был еще один путь – сбежать с заезжим актером или музыкантом, покрыв семью несмываемым позором. Девичья душевная тоска прозвучит элегией в поздних чеховских рассказах, отмеченных темой провинциальной неволи.
В Москве, среди бездушных и расчетливых красоток, Антон скучал по бойким таганрогским гречанкам. В Таганрог они с Колей приехали в надежде на романтические приключения. Коля распускал перья перед Любочкой Камбуровой, называя ее «царица души моей, дифтерит помышлений моих, карбункул сердца моего», а сам волочился за ее подругой Котиком. Из всех таганрогских барышень наиболее смелой оказалась Липочка Агали. В октябре она писала: «Многоуважаемый Антоша или Антон Павлович! Спешу ответить на Ваше последнее письмо, за которое шлю Вам пребольшое спасибо, от себя и от Мамы. Никто из Ваших знакомых барышень не решается Вам писать, боясь Вашей критики над их правописанием. Но я не боюсь, так как уверена, что Вы не будете смеяться надо мною, ведь Вы мой защитник»[55]. Селиванов не без цинизма поздравил Колю: «Я очень рад, что так удачно и счастливо сложились Ваши дела. Вы, кроме того, что <нрзб.> принялись за Ваше дело, которое может с пользою увенчаться успехом, <нрзб.> поправить Ваши финансы и приобрели натуру, которою, если не ошибаюсь, Вы пользуетесь и вкось и впрямь, то есть на холсте и простыне – а она и не дурна собой – портрет я ее видел».
Из Таганрога Антон привез с собой в Москву человеческий череп и украсил им свою комнату в новом доме на Сретенке: в ноябре 1880 года семейство Чеховых перебралось в более пристойный особняк в Головином переулке. Домохозяйка, госпожа Голуб, явно прониклась симпатией к Антону. А чеховские квартиранты Коробов, Савельев и Зембулатов съехали, найдя себе хозяев поспокойнее.
