— Что это у вас висит? — спросил на утренней проверке дежуривший «мальчик-девочка».
— Это следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры Российской Федерации Магомедрасулов, — четко доложился Шер.
— Ааа… Эта… — промямлил капитан, пытаясь сформулировать следующий вопрос, но, вконец растерявшись, молча ретировался.
Шер оказался очень удобным сокамерником, веселый жизнелюб, тонкий психолог, что позволяло в разговорах избегать острых углов, которые неизбежно вылезают во время длительного общения между достаточно разными людьми. А еще он мало ел. Это обстоятельство в ту пору стало существенным достоинством Славы, поскольку, честно говоря, сидеть было голодновато.
Раз в месяц Шеру заходила вареная курица, но ее удавалось растянуть максимум на неделю. Мне в передачах разрешалось получать только рыбу крутого засола и сырокопченую колбасу. Тюремного же ларька могло не быть и месяц, и два. Приходилось есть баланду и хотя, по слухам, ее сдабривали расширяющей сознание фармацевтикой и бромом, выбора не оставалось.
— Давай картошку во фритюре сделаем, — как-то раз предложил Слава.
— Шутишь?
— Вовсе нет. Масло подсолнечное у нас есть, картофана наловим в баланде, солью у баландерши разживемся.
— А фритюрницей у кого разживаться будем?
— Гляди сюда, у меня есть кипятильник. — Слава перешел на шепот, косясь на тормоза. — Заливаем масло в железную шленку, туда кипятло. Когда масло закипит, наваливаем туда картошки. Всех делов-то…
— А почему нет. Попробуем, — обрадовался я одной только мысли о румяной картошечке с хрустящей корочкой.
Однако простой технология оказалась только на первый взгляд. За неделю нам удалось набрать лишь граммов двести вареных кусочков картошки, выловленных в капустных щах. При этом картофельные дольки резко воняли кислой капустой. Тогда решили поставить их отмокать в холодной воде. Через сутки запах потерялся, но на вкус разбухший и размякший корнеплод отдавал теперь кислятиной. Но уже ничто не могло нас остановить. Залив в миску масло, Слава засунул в нее кипятильник и включил в сеть.
Надо сказать, что сей электроприбор внушал некоторые сомнения: маленькая металлическая спираль в грубой обмотке проводов из изоленты с медицинским пластырем. В самом конце электрошнура еще дергался оплавленный кусок твердого пластика, теперь уже имевший исключительно декоративную функцию. Слава кипятильником дорожил и гордился, что на «девятке» больше ни у кого нет такого инструмента.
Масло разогревалось долго. Это вам не вода, соткой по Цельсию здесь не обойдешься. Впрочем, при какой температуре вскипает масло, упорно не вспоминалось. Минут через двадцать вязкая жижа запузырилась янтарем, устремившимся на поверхность. Засыпали соли и бросили несколько долек клубня. Спустя десять минут, предварительно отключив прибор, достали «фри». Пока деликатес остывал, закинули остатки картошки во фритюрницу. Попробовали. Понравилось. Хотя масло и соль оставили от картофеля лишь сладковатую горечь кислых щей, но горячее не может быть сырым, а съедобное — невкусным.
12 марта, уже после отбоя к нам заехал новый сосед. Его лицо говорило о многом. Мокрушник — без вариантов. Слишком тупое, чтобы обмануть, и слишком жестокое, чтобы не убить. «Какая отвратительная рожа», — прозвучал в голове голос профессора из «Джентльменов удачи», что заставило меня невольно улыбнуться вновь прибывшему.
В хату он вошел на полуспущенных, проваливаясь в коленях под тяжестью крепко сбитой, спортивной, но бесформенной туши. Физиономия с выпученными помешанными глазами, уродливым носом и плотно сжатыми толстыми, словно грубо вылепленными из пластилина, губами была покрыта буграми. Угловатость лицу придавали и выпирающие кости нижней челюсти, свидетельствовавшие о недюжинном радиусе захвата последней. Из-под густой шевелюры с будто молью выбитым клоком на полысевшем темени в растопырку торчали коростообразные, похожие на устричные раковины, уши, из которых настырно лезла черная грязная шерсть. Глазные яблоки отливали кровавой мочой, в которой плавал ржавый размытый зрачок. Одет был бычара в линялые шмотки, в правой руке матрац, в левой — одинокий баул. На вид парнокопытному где-то под сорок. Парень был на взводе, нервы и мышцы скручены в пружину, сдавленную непредсказуемостью момента. Однако осмотревшись и узрев всего две пары глаз, старых и молодых, в меру культурных и соответственно безопасных, гость заметно расслабился.
— Привет, бродяги! — крикнул вновь прибывший, обшаривая тяжелым взглядом закоулки хаты.
— Привет, привет. — Шер неспешно слез со шконки и подошел к быку. — Откуда приехал?
— С Лефортова привезли, — поморщился арестант. — Это что за тюрьма?
— Те же яйца, только в профиль, — усмехнулся Слава. — 99/1. Централ такой же замороженный, как и Лефортовский. Как звать-то?
— Леха.
— Погоняло есть? — продолжил Шер.
— Есть, — растерялся Алексей столь грубому напору стареющего мошенника. — Боксер и Космонавт.
— Давно сидишь?
— На Лефортово семь месяцев и на зоне четыре года. А вы?
Вкратце сообщив о себе, уже за чаем мы продолжали расспрос Космонавта.
— Что за беда? — поинтересовался Шер.
— Две сто пятые, ОПГ. Я кингисеппский, слышал, наверное? — надменно-гордо выразился Леха.
— Слышал-то, слышал. Только как ты успел четыре года на зоне оттянуть? Вас же еще судить не начинали?
— Да, я срок по другой делюге тянул, менты ствол и героин подкинули, а сюда уже на раскрутку по Финагину привезли.
— Знаешь Финагина?
— Конечно, Сереня — кентуха мой. Вместе газовали в 90-е…
— Погоди, погоди, — перебил я Космонавта. — Это ты мусорам мел за гердос впаривал?
— Да-а, — напряженно вытянул Леха. — Откуда информация?
— Сухарь здесь сидел, рассказывал про тебя.
— Понятно, — проскрипел зубами Леха.
— Только он не говорил, что вы подельники.
— Он еще не знает, — скривился Космонавт.
— Ты тоже на 51-й? — усмехнулся Слава.
— Я? — замялся Леха. — Нет. Какой смысл? Чтоб на пэжэ заехать? Я в раскладах.
— Значит, грузишь подельников?
— Я за свое рассказываю, — недовольно рыкнул бандюган.
— Как это за свое, если у вас ОПГ? Где свое, там общее. Грузишься сам — грузишь всех, — недоуменно констатировал я.
— Со своей делюгой я сам разберусь, — ощетинился Космонавт. — Тебе что, своей мало?
— Леша, а ты масти-то какой? — вмешался Слава.
— Блатной был масти, — натужно выдавил убийца.
— Масть — не советская власть, может поменяться.
