Рос я, росли мои вопросы. И мама терпеливо, заново мне рассказывала…
Когда мне исполнилось 12 лет, историю моего рождения рассказывать стало некому. Мама умерла через 10 лет после Победы. А спустя время я нашел мамины письма. Среди них было вот это.
* * *
«Когда ты был маленький, то часто просил меня рассказать об истории твоего рождения. Появление младенца на свет – всегда чудо. Этому чуду жизни не может помешать даже война. Ты ведь знаешь, что мне каждый раз приходилось вспоминать то страшное военное время и снова произносить: беженцы, землянка, мороз, немцы, Сталинград…
Мать Владимира Летучего
Первоклассники. Владимир Летучий в центре
Помнишь, я тебе рассказывала, что, когда «мессеры» налетают бомбить эшелон, машинист должен остановить поезд. Ты спрашивал: «Зачем?» Я говорила: «Чтобы дать беженцам выскочить и попрятаться – так нас больше может спастись». Мы прыгали под откос и разбегались. Только мне в моем тяжелом положении, да еще с твоим братишкой на руках, далеко не убежать. Один раз надо мной самолет пролетел так низко, что я даже видела летчика в кабине, после бомбежки они обычно летят нас расстреливать. Слава Богу, пули нас не задели. Но мой сильный страх передался тебе, и ты, помню, стал отчаянно стучаться у меня под грудью…
В другой раз при бомбежке меня так накрыло сверху, что я решила – все, завалило! Оказалось, мои попутчицы, такие же беженки, как я, – внучка с бабушкой, упали на меня. Тогда тоже повезло, мы остались живы, но эшелона нашего уже не было…
Я не знаю, сколько сотен верст я прошла пешком! По донским степям к Волге, на восток. Очень страшно было, когда нас, обгоняли отступающая пехота и артиллерия. У нас исчезала надежда.
Твоего брата я несла на руках почти всю дорогу. Иногда меня спрашивали:
– Как сына зовут?
– Фридрих, два года.
– Немец, что ли?
Я объясняла, что сына назвали в честь Фридриха Энгельса…
А ты родишься 22 января 1943 года. Сейчас трудно объяснить, почему я оказалась в Сталинграде, не я выбирала, куда бежать от войны. Так привела дорога меня и таких, как я. Мы кочевали из одного подвала в другой, из одной землянки в другую. С нами были и сталинградцы, не успевшие эвакуироваться. Это была самая лютая и голодная зима в моей жизни.
Я знаю, как ты любишь, когда я рассказываю о том, что твой первый крик совпал с артиллерийской канонадой. Мне тогда казалось, я даже была уверена, что защищают именно тебя! Я плакала вместе с тобой…
Когда немцев под Сталинградом разбили, я где пешком, где на попутках отправилась дальше от войны.
И вот однажды в степи на подъезде к селу Черный Яр – это большое старинное село на Волге – попутная полуторка сломалась. Так было угодно судьбе! Именно здесь ей надо было сломаться!
Стемнело уже, стоим мы на дороге – ты на руках и твой братик за юбку держится. Делать нечего, пошли мы в село проситься на ночлег. Постучала в дом, где окна светились. Вышла женщина. Оказалось, санитарка из местного госпиталя. Она напоила горячим травяным чаем и спросила:
– Как зовут?
– Лена.
– А по фамилии?
– Летучая.
Она охнула:
– У нас тяжелораненый лежит Летучий, может, твой родственник?
Я показала похоронку: «Ваш муж… пал за Родину…» А потом мы положили вас спящих и побежали в госпиталь. Влетев в палату, я увидела твоего отца, моего Матвея…
Обо всем этом я рассказывала тебе не один раз. И ты помнишь, как на этом самом месте нам было весело, потому что у нашей истории оказался счастливый конец! День Победы мы встречали уже вместе, вчетвером!»
* * *
Я храню дорогое мне письмо для внуков, у меня теперь их двое, и хочу написать продолжение – пусть знают историю семьи!
Помню, как в школе я и мои сверстники отказывались учить немецкий язык. Память о войне мешала! Но в отсутствие учителей английского нам пришлось учить все-таки немецкий. И в МГУ у меня продолжался немецкий язык. С тех пор я перевожу немецких поэтов (и не только их). Как известно, «воюют не поэт с поэтом – не Александр Блок с Райнером Мария Рильке, а пулемет с пулеметом». Вместе с маминым письмом лежат мои юношеские стихи, посвященные ей, которые заканчиваются так:
О мать, твоя могила
Теперь с другими в ряд –
Ты тоже победила
В боях за Сталинград!
Эдита Пьеха, народная артистка СССР
Для меня война – это Франция, самое грустное время моей жизни, как в серо-черном облаке детство прошло. В 40-м, когда мне было 3 года, север Франции был оккупирован немецкими войсками. Мои родители-поляки приехали во Францию в 20-е годы, и я родилась в городке шахтеров Нуайль-су-Ланс. Жили мы сначала неплохо. Хозяин шахты выстроил целые улицы домов для семей шахтеров. Каждый дом на 2 семьи. У нас было 4 комнаты, приусадебный участок, где папа разводил розы и сирень, подвал, который служил потом бомбоубежищем.
Франция не хотела воевать и капитулировала. Поэтому в основном Франция не подвергалась издевательствам немецкой армии. Другое дело север Франции, где мы жили. На шахтах работали люди из разных стран – чехи, русские, поляки… Шахтеры не хотели добывать уголь для военных заводов Германии, и, чтобы не работать на войну, они пускали составы со своим углем под откосы. А за это нас бомбили. Я помню до сих пор эти сирены и оповещения об очередной бомбежке. Помню, как наших соседей разбомбило и всей улицей их откапывали – им повезло, там подвалы рыли глубокие и никто не погиб.
* * *
А в 41-м мы хоронили папу под свист бомбежки. Так случилось, что мой папа Станислав Пьеха после 20 лет работы под землей умер от силикоза, это окаменение легких. Ему было 37 лет. И осталась мамочка в разгар войны с двумя детьми – мне 4 года и брату Павлу 14 лет. Тогда брат взял на себя ответственность за семью, ему приписали 2 года, и он, школьник, пошел в шахту вместо отца. Только благодаря Павлику мы не потеряли жилья. Но через 3 года брат заболел туберкулезом в скоротечной форме. Помню, как он просил сладкого – «я никогда не ел шоколада», мама делала для него все, что могла. Запомнилось, как мама плачет возле него, а я мучаюсь: чем же я могу ему помочь? И вдруг сирена, тревога. Прибегает наш друг Ян Голомб и хватает на руки больного Павлика, и мы бежим в поле, там было безопаснее всего. А в 44-м, в свой день рождения Павлик умер, ему было 17 лет…
Эдита Пьеха, 6 лет
Потом и я заболела туберкулезом. Меня спасать уже было нечем, но это была неострая форма, как у брата. Чем-то меня лечили, но это все было на фоне постоянного чувства голода…
