Пользуясь тем, что вокруг никого не было, я сел на дно траншеи. На меня напало какое-то безразличие. Надо было пройти по ходу сообщения, узнать у отделенных командиров, какие потери, какие трофеи. Но сил не было. Ноги меня не держали, а руки тряслись сильнее, чем у Петра Марковича, когда он чистил свой штык. Я шарил по карманам, там я носил горсть патронов для ТТ. Обойма в моем пистолете оказалась пустой. Когда успел выстрелить все патроны? Стрелял ведь только два раза.
Петр Маркович вскоре вернулся. Смотрю, он вроде как не в себе. «Что случилось?» – «Там – никого». – «Все убиты?» – «Нет. Просто никого нет. Пусто. Ушли. Все брошено. Бумаги раскиданы. Что-то в углу жгли. Еще дымится. Телефон даже стоит. Я позвонил на КП комбата, тот сразу в матушку через такого-то дедушку понес. А потом все оборвалось. Связи нет».
Подошел сержант Горюнов. Начала нашего разговора он не слышал, но обо всем догадался. И говорит: «А может, приказ был на отход?»
Возможно, кого-то с приказом на отход ротный к нам и посылал. Тела убитых лежали там и тут. Может, где-то среди них лежал и бежавший к нам посыльной со спасительным приказом. А может, нас попросту оставили в заслоне, чтобы прикрыться нами во время отхода? Такое тоже случалось. Война есть война. Если, к примеру, надо отвести полк или батальон, то взводом вполне можно пожертвовать. Мольтке в свое время верно заметил: «Высшей формой милосердия на войне является жестокость». Немец был трижды прав. И правы были те командиры, кто не задумываясь жертвовал малым, чтобы сохранить большее. Правда, какой тебе прок от такой правды и такого милосердия, если ты попал в число того малого , которым необходимо пожертвовать? Оставлял заслоны и я. Чтобы вывести, спасти остатки взвода.
Надо было осмотреться и понять, в каком мы положении находимся. Я поднялся на колокольню. Там сидели пулеметчики и перевязывали друг друга. Оба ранены. «Что, ребята, перекур?» – «Покрошили мы их, кажись, здорово, – отвечают. – Можно теперь и покурить». – «Курите, – говорю, – только недолго нам курить». – «А что такое? Отступаем?» Смотрю на них – в глазах надежда. «Еще не знаю. А где ваш взвод?» – «Нет нашего взвода. Все пулеметы кверху колесами. Одни мы остались. Слава богу, «максимка» цел». – «Связной от ротного к вам не приходил?» – «Нет, никто не приходил. Они все в лес ушли. В самом начале боя. Нам отсюда видно было хорошо, как они уходили. Побежали, в гроб их душу. А вы что, товарищ лейтенант, еще не поняли, что нас тут бросили? Мы тут теперь одни остались. Артиллеристы тоже накрылись».
Этот «максим» здорово нам помог. Он вел огонь вдоль нашей траншеи, во фланг наступавшим от ручья из-за ольховника. Вся площадка засыпана стреляными гильзами. «Как вы думаете, товарищ лейтенант, человек десять мы тут положили? – спросил меня пулеметчик помоложе, у которого была забинтована рука выше локтя. – Там, за танком, вон, видите, все наши лежат. Отсюда хорошо видны». У пулеметчиков это был, видимо, первый бой.
Я осторожно выглянул в проем. Наступавшие под прикрытием танка немцы отсюда были видны как на ладони. Тела многих из них сейчас лежали там, в траве, в кустарнике, на земле, перепаханной взрывами и гусеницами танков. Что и говорить, хорошая позиция. «Положили вполне», – согласился я. Ни к чему мне было оспаривать эту победу, хотя туда бросали гранаты и мы. «Вы подтвердите?» – «Да, вы здорово стреляли. И нас поддержали вовремя», – сказал я. «Нам нужно доложить нашему лейтенанту. Может не поверить. Вам поверит. Если, конечно, он жив». Я кивнул. «Откуда родом?» – говорю. В 17-й стрелковой, куда мы попали после выхода из окружения, воевали в основном москвичи. Ополченцы. «Москвичи?» – «Да нет, мы из области. Из-под Орехова-Зуева. Вот он, – кивнул молодой на своего напарника, который все это время курил молча, – со станции Костерево, а я со станции Петушки». Хорошие были ребята.
В бинокль было хорошо видно, что мы влипли хуже некуда. Соседние роты отошли в лес. Левее же еще кто-то копошился на позициях. Видимо, вытаскивали раненых.
Позвал связного. Тот быстро поднялся наверх. «Петр Маркович, – говорю, – видишь, санитарные повозки, там, на дороге, за сараями?» – «Вижу». – «Пригони их сюда. Надо забрать раненых и пулемет. Сержантов и старшину ко мне».
Пулеметчики сразу заторопились, подхватили своего «максимку». Я их остановил: «Подождите, ребята, позицию оставлять. Мы вас не бросим. Но сперва надо погрузить раненых. Немцы могут появиться в любую минуту. Никто их, кроме вас, остановить не сможет. Патроны есть?» – «Есть патроны. Две коробки. И вот, в приемнике, на две хороших очереди». – «Смотрите в оба. За пулеметом я пришлю еще двоих человек. Вы должны будете прикрывать нас до того момента, когда последняя санитарная повозка не пересечет вон тот рубеж. Видите, воронка у дороги?» Вздохнули орехово-зуевские: «Только смотрите, товарищ лейтенант, не обманите».
Впервые надо было принять решение об оставлении позиций самостоятельно, без приказа сверху. Прибежали командиры отделений. Я им сказал, что отходим во вторую линию, а там, мол, посмотрим по обстановке. «Во второй линии немцы, лейтенант! – сказал Крапивин. – Мои ползали туда. Вернулись с двумя ранеными. Лучше бы не посылал». – «Какие у тебя потери?» – спросил я Крапивина. «Трое убито, двое ранено». – «Светлогор жив?» – «Жив». – «Раненых всех на повозки. Кроме тех, кто может идти сам. Соберите оружие. Сбор возле церкви. Готовность – десять минут. Поврежденное оружие бросить, взять трофейное. Собрать все патроны и гранаты. Все. Действуйте».
Раненых мы погрузили на подводы. Уже ясно было и без разведки Крапивина, что во второй линии никого из наших нет. Бросили. Черт бы их побрал, думал я.
Танки урчали теперь левее нас, где-то уже возле леса.
Мы бежали бегом по проселку, который, к счастью, оказался свободным. Бой еще шел. Теперь он сместился в наши тылы. Полк был рассеян. Никаких симптомов попытки перегруппироваться и контратаковать с целью восстановить положение не предпринималось. На дороге валялись трупы красноармейцев. В поле тоже виднелись бугорки. Некоторые были вмяты гусеницами танков в стерню. Мы бежали и не знали, что вечером вдоль этой же дороги будем контратаковать вместе со вторым эшелоном, и возьмем село, и сутки будем держаться на прежних позициях. Но это случится потом.
Наш взвод не отрезали и не растерзали в полном окружении только потому, что немцам было попросту не до нас.
Вскоре мы добрались до леса. Нас встретил политрук роты и сказал, что ротный убит и командование ротой он принял на себя. «А где рота?» – машинально спросил я, пока не вкладывая в это никакого особого смысла. Рядом с ним стояли трое красноармейцев, которых я раньше не видел ни на КП командира роты, ни в траншее. «Из взводов кто-нибудь еще, кроме нас, вышел?» – снова спросил я политрука. Мой вопрос ему, видимо, не понравился.
