Валя почти бежала пустой ночной улицей, ничего не видя. С ней творилось что-то неладное, непонятное, и не было сил разобраться в случившемся. Мысли путались, рвались, кружились бесконечным хороводом. И все кружилось перед ее глазами — дома, дорога, столбы, деревья. Чтобы не упасть, девушка привалилась спиной к высокому забору, прижала руки к груди и вдруг заплакала, неудержимо и громко. Она не вытирала слез, и они ручьями текли по лицу. И чем дольше плакала Валя, тем легче становилось у нее на душе, словно эти непрошеные и неожиданные слезы смывали с души горькую накипь безрадостного детства и одинокой юности. А улица вдруг заговорила шамовским голосом. «Вы такая молодая, такая свежая», — слышалось справа. «Вас украшает улыбка. Чудесные губы», — неслось слева. «Валюша! Валечка!», «Улыбнитесь еще раз!» Девушка зажмурилась, зажала ладонями уши.
— Что это со мной? — Валя с радостным изумлением огляделась по сторонам. — Все как во сне.
Нет, это не сон. Все было. Было. Завтра она снова придет к нему, и он опять станет ухаживать за ней, будет поить ее чаем и говорить ласковые, хорошие слова. Пусть он старше — зато какой добрый, умный, душевный…
Ей захотелось, чтобы это завтра наступило как можно скорей, и Валя заторопилась, заспешила. С замиранием сердца подходила она к каждому повороту, будто там, за углом, ее поджидало ослепительно-яркое, желанное, счастливое завтра.
3.
Старый Каурка лениво трусил по гладко накатанной дороге. В санях рядом со Степаном сидел его друг — заведующий военно-физкультурным отделом райкома комсомола Борис Лазарев, которого все называли просто Борькой. Несмотря на крепкий мороз, Борька был в черной суконной шинели, блестящих флотских ботинках и шапке-кубанке набекрень.
Не успел еще скрыться из глаз районный поселок, а друзьям уже пришлось делать остановку: распустилась супонь.
— Я сам! — крикнул Борька, выпрыгивая из кошевки.
— Куда ты с одной рукой.
— Это же матросская рука, — говорил Борька, затягивая супонь. — Надо понимать. Эта рука…
— Знаю, знаю. Торпедировала фашистский дредноут «Святая Мария», за что наводчик старшина Лазарев был награжден орденом Отечественной войны первой степени.
— Точно, — сияя довольной улыбкой, подтвердил Борька.
Друзья посмеялись и принялись закуривать.
Тут внимание Степана привлек проходивший мимо невысокий кряжистый мужик в опушенном инеем треухе. Он тяжело шел краем дороги, таща за собой санки, на которых лежали два доверху набитых мешка.
— Привет, папаша! — окликнул его Синельников.
— Будь здоров, — нехотя ответил незнакомец и прибавил шагу.
— Чего везешь? — полюбопытствовал Борька.
— А тебе что? — зло огрызнулся мужик в треухе.
— Как это «тебе что», — вскинулся Степан. — Раз спрашивают, значит, есть дело.
— Сопли подотри, потом спрашивай!
— А ну-ка, постой. Стой, тебе говорят!
Мужик остановился. Угрожающе сунул руку в карман, повернулся к подходившим парням.
Борька окинул его презрительным взглядом, строго скомандовал:
— Вынь руки из карманов.
— Ты что за командир… — начал было мужик, но осекся под колючим взглядом однорукого моряка и поспешил выполнить приказание.
— Что везешь? — строго спросил Синельников.
— Пушку! Разобрал на части и волоку. Видишь, из мешка ствол торчит.
— Хватит баланду травить. Говори толком, — нахмурился Борька.
— А ты, случаем, не малышенский комендант? Без погонов-то не разобрать.
Борька шагнул к санкам.
— Не трожь, — по-бабьи взвизгнул мужик, и его небритое красное лицо мгновенно озверело. Большой щербатый рот оскалился, глаза налились кровью. — Не трожь! Добром прошу! Не лезь, говорю! Думаете, законов не знаю, мать вашу…
— А ну, замри! — крикнул Борька. — Чего рот разинул? Не хочешь добром разговаривать, привязывай сани к нашей кошевке и айда в НКВД. Там разберемся, что к чему.
В заплывших вороватых глазах мужика мелькнул испуг.
— Да что вы, ребята, сдурели, что ли? — плаксиво затянул он. — Что я, контрабандист какой. Тоже, поди, на фронте был, воевал, по ранению списали. А везу табачок. Был в деревне, шурум-бурум променял на табак. Без курева, сами знаете, хуже, чем без хлеба…
— Закуривай, — Борька подал ему свой кисет. — Нам с тобой делить нечего.
— И верна, — радостно протянул мужик, неумело свертывая папиросу. Борька недобро улыбнулся, хмыкнул. Мужик совсем растерялся и просыпал табак. Снова зачерпнул из кисета щепоть. Скрутил толстенную папиросу, прикурил от протянутого Синельниковым окурка и зашелся надсадным кашлем. Попробовал затянуться еще раз и опять захлебнулся.
— Кому же табачок-то везешь? — спросил Борька.
— Товарищам, — отводя глаза в сторону, пробормотал мужик. — Я на заводе работаю. Сложилась вся бригада, и командировали меня, как некурящего… чтобы не раскурил дорогой…
— Покажи-ка документы, — попросил Степан.
Мужик оказался обыкновенным спекулянтом из Свердловска. От Малышенки до Свердловска сутки езды поездом. В деревнях стакан табаку стоил десять рублей, а в Свердловске — сто. В мешках, по Борькиным подсчетам, было не менее восьмисот стаканов. Это же больше семидесяти тысяч рублей чистой прибыли.
Пока друзья производили эти подсчеты, мужик даже ростом стал ниже. Юлил глазами, что-то бессвязно бормотал и, наконец, предложил им «тысчонку».
— Заткнись, паразит, — оборвал его Борька. — Моли бога, что нам с тобой не по пути и времени в обрез. Но в другой раз лучше не попадайся…
В пути им еще не раз встречались мешочники. Были среди них и люди, гонимые нуждой. Из городов и рабочих поселков они шли в деревни и там, не торгуясь, меняли последнюю рубаху на ведро картошки или плошку муки. Эти были измождены, обтрепаны, ожесточены голодом. Их ноша невелика: узелок муки, полмешка картошки, вязанка луку. Они не пугались оклика, охотно рассказывали, где и что выменяли.
Но были тут и матерые хищники, которые перегоняли в рубли народную нужду и горе, беззастенчиво обирая, обманывая, обсчитывая. Их не трогали слезы, не волновали мольбы и жалобы. Паучье племя спекулянтов наживалось на всем. И чем туже набивали они мошну, тем больше сатанели от жадности.
— А знаешь что, — сказал Степан, — мы можем поприжать эту сволочь. Есть у меня одна идейка. Давай организуем комсомольскую дружину. Расставим заслоны по дорогам. Реквизируем у спекулянтов табак и отправим его на фронт. Как?
Вместо ответа Борька протянул Степану руку.
И вот в воскресенье на всех дорогах, ведущих в райцентр, появились небольшие отряды молодежи, вооруженные мелкокалиберными и учебными винтовками. Они отнимали у спекулянтов табак, вручая взамен расписки. За день комсомольцы собрали двести шестьдесят килограммов первосортного табака. Наутро его отослали на фронт, бойцам подшефной Сибирской стрелковой дивизии…
