Но не всегда легко засыпалось. Думалось о разбойниках в тюрьме, о колдуньях во тьме, каждый шорох превращался в событие. Ночь дарила окружающим предметам жизнь, способность страдать и радоваться, мыслить и верить, иметь прошлое и надеяться на будущее. Точно эти вещи и навевали хрупкие ребячьи сны... Ах, как хорошо бы все мы вместе жили, если бы дома, деревья, облака, цветы, птицы открыли нам свои сны.
Маленький Андерсен мечтал, будто его сундук, служивший по причине бедности кроватью, родной брат сундуку из сказки, который умеет летать. Но если один сундук видели в полёте, то другие сундуки, его братья, тоже умеют летать, мы просто этого не знаем, — легко догадался он. И тут же почувствовал, как сундук осторожно, недоверчиво относясь к комнатной тишине, боязливо сдвигается с места, отведённого судьбой, и чутко поднимается над полом, примериваясь к полёту.
Маленький Ганс осторожно глянул за край сундука и не поверил себе, но — так и есть! так и есть! так и есть! Он под потолком, а под ним спят папа и мама. Он чуть было не вскрикнул от счастья, его страх ухватился ручонками за подобие одеяла, постаревшего ещё до рождения Андерсена, но тут же тонкие волны воздуха разрушил голос матери:
— Что ты до сих пор ворочаешься? Давно пора спать. Сундук под тобой гремит.
— Это гром гремит, мамочка. Это не я — это небо.
— Я же слышу... Мне завтра вставать рано.
Сердце мальчика томилось по материнской нежности, по её ночному теплу, лицо просило нежного касания её руки.
— Поцелуй меня. Пожалуйста.
Кровать родителей молчала.
— Я очень прошу. Я сразу засну после твоего поцелуя.
— Ну хорошо, хорошо. — Анн-Мари стало жалко его.
Дети — это сказки, написанные солнцем.
Солнце — это сказка, сочинённая Богом.
Сказочники — кусочки солнца, сумевшие не исчезнуть на земле. Расстояние от сказки до сказки равно человеческой душе. После своего жизненного пути, каким бы он ни был, сказочники возвращаются на солнце — свою единственную родину.
Прикосновение матери всегда делало маленького Ганса счастливым. Это был солнечный луч в беспощадной темноте ночи. Он улыбнулся лицу матери сквозь щедрую темноту и чувствовал его не только до тех самых пор, пока заснул, но и наутро...
Как только мать поднялась, сундук тут же опустился на землю и встал как вкопанный.
Мальчик не стал отвечать матери, он был уверен: одно его слово — и сундук поймёт, что он видит его полёт, и со страху разучится летать или попросту разобьётся оттого, что выдал тайну всех сундуков города Оденсе.
А сундуки в Оденсе по ночам всё-таки летали — то ли сами по себе, то ли по просьбам ведьм, которым скучно было одним в небе... Правда, иногда они сильно ушибались об эти самые сундуки, но всё равно радость небесного соседства перекрывала все телесные неприятности.
Способность к волшебству Андерсен, чувствовал и в чашках, и в книжках, и в стульях, и в комнатной двери, и в оконных рамах, и в мухе, и в пчеле, и в солнечном зайчике, и в ложке, и даже в краюхе хлеба.
Он иногда дрожал от соприкосновения с этим миром: так он чувствовал биение жизни в нём. Он даже в дереве чувствовал пульс — точно так же, как на своём запястье. Ему только казалось, что это не пульс, а бегающие в крови маленькие человечки...
А Мария Андерсен всё не могла уснуть. Её мучила память.
Она так часто ходила с протянутой рукой в надежде на милостыню. Ах, как это было совестно! Взгляды прохожих обжигали, но ещё сильнее жгли взгляды мальчишек и девчонок, веселившихся, глядя на её унижение. Они-то могли спокойно расти под крыльями родителей. И попробуй прийти пустая домой — сразу же кулаки отчима вытурят снова на улицу: хоть снег, хоть дождь, хоть холод, хоть жара...
Кожа Анн-Мари Андерсен вспомнила все синяки, поставленные отчимом, — они горели как печати детства. И всё же она пряталась под мостом, не в силах справиться со своим стыдом, со своей совестью, запрещавшей быть нищей. Этот мост до сих пор приходил в её сны и требовал денег.
Однажды зимой Анн-Мари чуть не умерла от холода под мостом. Сколько раз она рассказывала сыну эту историю, подействует ли это на него? Сможет ли он вырваться из капкана, поставленного нищетой же на детей нищих.
Кем вырастет её такой странный сын, которого она любит трепетно, беззаветно, страстно. Мать думала о родителях мужа, о своих родителях, не способных ничем помочь, о незаконнорождённой дочери, проживающей в деревне у бабушки, которую она, Мария Андерсен, никогда бы не смогла прокормить сама. Карен. Мысли, мысли, вереницы мыслей как стаи птиц. Куда пристроить дочь, как быть с сыном?
Жизнь...
А маленький Ганс Христиан Андерсен в это время ждал от сундука полёта. Но, должно быть, стар стал сундук для частых полётов. И мальчику стало так одиноко, что захотелось в постель к родителям, где уютно, тепло, чудесно, и сон приходит сразу, едва закроешь глаза.
Но вот кровать скрипнула, словно и она решила полетать, должно быть, родители уснули. Позавидовала, значит, сундуку... Ребёнок осторожно приподнял голову, боясь спугнуть её полёт. Он всмотрелся в одушевлённую тьму, но кровать, кажется, стояла на месте как вкопанная, словно никогда и не летала. Мысленно Ганс стал просить её полететь, ведь ему так скучно лежать в одинокой ночи без её полёта... Но куда там, кровать совсем не могла воспринять его мыслей или только делала вид, что ей нет дела до маленьких детей, если на ней лежат взрослые.
Все мы — дети своих кроватей. Мысли во тьме будоражили фантазии ребёнка, в нём возникало нечто небывалое, невыразимое, разлитое вокруг, чего нельзя понять, но можно почувствовать. И так хотелось бы поделиться этим необыкновенным с матерью и отцом, но... Слова были как двери, запертые на замок... Только в сказках это необыкновенное проглядывало, высовывало нос из-под одеяла и тут же весело исчезало, поманив за собой.
Исчезало...
Должно быть, перед тем как уснуть, вещи доверяли друг другу сказки, то весёлые, то страшные, которые жили в темноте... Да, да, сказки жили в темноте, это был их дом, а днём они спали везде, где придётся: в дупле, в лопате, в ростке петрушки, в звезде, в колодце, качались на речной волне, скрипели в мельнице, залезали в рваный карман и вываливались оттуда в песок, где весело кувыркались, как шут Ганс Стру.
Скрипнула кровать. Вдруг — полетела наконец. Ах, как темно... Он встал и сделал несколько шажков к кровати, чтобы не спугнуть её, коли та надумала лететь. А он-то сначала боялся, что она может рухнуть ему на голову.
Разочаровавшись, мальчик вернулся в постель. Если кровати не летают, значит, он обладатель единственного в мире летающего сундука, может, только у китайского принца и есть такой...
