Вот, на мой взгляд, основные черты творческого портрета «Торпедо» тех дней. Но творческий портрет складывается из характеров отдельных игроков, поэтому с каждым из них я хочу познакомить читателя.
Начну с Толи Глухотко. К нам в команду он приехал в начале 1960 года из Красноярска. Его увидел один из наших администраторов — Юрий Иванович Шибилов — и побежал к Маслову.
— Ну, чудо–вратаря нашел! На одной руке стойку делает!
Через несколько дней перед началом утренней зарядки нам представили нового вратаря. Мы с интересом рассматривали здорового, могучего сибиряка, с виду скорее похожего на борца. Он прищурился от бившего ему в глаза солнца и вдруг сказал громко и просто:
— Не бойтесь, ребята! Пригожусь.
Мы рассмеялись, и Толя как–то сразу стал своим и близким.
Что меня привлекло в этом человеке, так это не по годам серьезное отношение к игре, ко всему, что связано с ней, или с поддержанием высокой спортивной формы. Бывало, глотка воды лишнего не выпьет. Уже закончилась тренировка, солнце жарит нещадно, все мокрые от пота, и не удержишься от соблазна проглотить стакан–другой холодной, кристально чистой воды. А Толя пополощет горло и в сторону.
И еще — очень любил тренироваться. Прямо не оттащишь его от мяча. Когда заканчивалась непосредственно «вратарская работа», Глухотко выходил с нами на поле, с удовольствием действовал в квадрате, играл на двое ворот, занимая место в линии атаки.
Анатолий быстро утвердился в основном составе. Играть с ним было спокойно, он никогда не кипятился, не переваливал свою вину на других, старался всячески успокоить нас, защитников. Я мог бы описать десятки и, может быть, сотни моментов, где проявлялись его замечательные спортивные качества, но вряд ли они что- либо дадут вам: чтобы понять, как играл Глухотко, его надо было видеть. Он не любил позы, рисовки, всегда стремился действовать предельно просто и надежно.
К середине 1961 года на Толю обратили внимание тренеры сборной, он был назван среди кандидатов на очередной учебно–тренировочный сбор.
— Мне по душе климат «Торпедо», — не раз говорил Толя. Однако вскоре он был призван в армию, стал выступать за ЦСКА, а после демобилизации уехал в минское «Динамо».
Совсем недавно мы встретились с ним на одной из московских улиц. Толя бросился ко мне, как к родному, рассказал, что живет с семьей в столице Белоруссии, работает.
— А славное мы пережили с тобою время, — сказал он задумчиво. И с ним нельзя было не согласиться.
Мы долго стояли, разговаривали, и словно бы наша спортивная молодость вернулась вдруг.
— Помнишь Мюнхен? — спросил я.
Он улыбнулся:
— А как же?! Оттуда у меня на всю жизнь память.
И встал перед глазами огромный, заполненный до
отказа зрителями стадион. Анатолий несколько раз спасает наши ворота в изумительных прыжках. Счет растет. Хозяева поля откровенно злятся. Вот рослый, широкоплечий, могучего сложения немецкий форвард прорвался к воротам с левого края. Толя бросился ему в ноги, а тот не успел отреагировать и проткнул носком бутсы ключицу нашему вратарю. В госпитале Толе вставили шпильку, ребята гадали, сколько игр он пропустит, а Глухотко взял да и вышел на первую же тренировку.
— Ты куда? — забеспокоились ребята.
— Это чтобы вы не волновались. А то будете ходить да думать про себя: «Что же будет, как мы без Глухот- ко обойдемся?»
С Лешей Поликановым мы земляки и побратимы: в детстве вместе сражались на зеленых полях Москвы. В году пятьдесят третьем он отлично провел несколько игр па Кубок Москвы среди школьников, и мы говорили ему:
— Ну, быть тебе заместителем Хомича!
Однако классного вратаря из него не получилось. По–видимому, подвела нервная система. Поликанов много тренировался, но играл неровно: то проведет несколько матчей очень хорошо, а потом — срыв, неудача. Небыло у него и настоящей вратарской реакции, опаздывал он часто с выходами на перехват, и это доставляло нам, защитникам, много дополнительной работы. Но и Леша внес свой вклад в успех команды, он старательно и от души делал все, что мог сделать. Это не так уж мало.
Моего соседа по линии защиты, Медакина, и в глаза и за глаза называли «аристократом». Саше это нравилось. Он любил красиво говорить, красиво одеваться. А еще больше — петь. Впрочем, петь мы любили все. В автобусе никогда не умолкали песни, среди которых почему–то особенной популярностью пользовалась «Лучинушка», «Горе–горькое» и еще одна… Но для того чтобы назвать эту, третью, песню, мне придется сделать небольшое отступление.
Был у нас в команде врач — Сергей Федорович Егоров. Очень добрый, чуткий и всеми любимый человек. Несмотря на свои 70 лет он сохранил необычайную бодрость, подвижность, немедленно откликался на все просьбы. Диагнозы его, как правило, оказывались точными, советы — дельными. Одним словом, человек без недостатков. Впрочем… Недостатком это не назовешь, но одна странность у Сергея Федоровича была. Он очень любил рассказывать о своих былых (никто не знал — действительных или мнимых) футбольных подвигах. Ребята любовно называли доктора «батя». Так вот «батя» наш утверждал, что играл в юности в «силу Федотова». Бывало, соберет ребят и начинает рассказывать:
— Иду по левому краю, ба–бах, в правую девятку — гол!
Особенно его страсть к воспоминаниям просыпалась, когда в команду приходили новички. Он вызывал их к себе и… прием продолжался два–три часа. Причем истории в этих доверительных беседах рождались поистине необыкновенные.
Однажды, чтобы рассеять оскорбительную подозрительность маловеров, «батя» принес нам старую выцветшую фотографию. На ней отчетливо виднелись лица десяти футболистов, среди которых мы сразу узнали Николая Старостина, Станислава Леуту и некоторых других известных мастеров. Лицо одиннадцатого было начисто стерто, но над обезглавленным телом стояла четкая надпись «Егоров».
Милый, добрый наш доктор, неважно, играл ли он в «силу Федотова» или нет, но футбол любил самозабвенно, горячо, преданно. И футболистов тоже. И мы отвечали ему тем же.
Ребята в команде молодые, все увлекаются джазом, эстрадными песнями. В ту пору появилось много эстрадных новинок и среди них «Мой Вася». В этой песне девушка утверждала, что ее возлюбленный везде и всюду будет первым — даже на Луне. Слова были положены на бравурную, жизнерадостную музыку.
Саша Медакин переделал эти слова на наш, торпедовский лад, это выглядело так:
И если Симонян забил в ворота,
То мне казалось все, что сделал это ты —
Наш «батя»!
Песня имела успех, она нам нравилась, поднимала настроение, и, отправляясь на очередной матч, мы обязательно горланили ее. Запевал Саша Медакин.
