Все четыре геофаковских года я грезил об этих краях. Словно завороженный, повторял на занятиях по физической географии Арктики десятки наименований. Тут были озеро Эльгыгытхын, остров Аракамчечен, поселок Эгвекинот, горные массивы Ыськатень, Ыннымней, Тэнтаный, Итэньюрген и, первейшая из первых, река Амгуэма, перерезающая с юга на север почти всю Чукотку. С ее берегов и начинался наш пеший маршрут, причем начинался неудачно: при переправе в надувной лодочке на левый берег реки мы уронили в воду ящик с солью, весь ее экспедиционный запас пошел на дно.
Пустячок, а неприятно… Добыть здесь соль не было никакой возможности, потому что чукчи издревле не пользуются ею, и государство никогда не было озабочено проблемой доставки соли во внутренние районы полуострова. Мы оказались обречены на двухмесячную бессолевую диету. До чего же обидно, что погиб именно этот продукт, а не буровое, допустим, оборудование — как облегчила бы подобная потеря всю нашу дальнейшую жизнь на протяжении семисоткилометрового пути!
По берегам реки и ее притоков кочевал чукотский оленеводческий колхоз. Либо совхоз, сами чукчи это не очень осознавали. По рассказам местного зоотехника, единственного русского на всю округу, кочевники то и дело «снимались с якоря» в поисках богатых ягельников, на которых кормились оленьи стада. Попутно это помогало как бы замести следы, не дать начальству вмешаться в жизнь аборигенов. Но к тому времени на Чукотке уже появились вертолеты, и убежать от них было очень и очень непросто, однако против сноровки, какую демонстрировали дети тундры, нередко были бессильны и эти ревущие стрекозы.
После недолгих торгов наш начальник нанял шестерых чукчей-проводников и стадо оленей голов двести, а то и триста. Поначалу я никак не мог взять в толк, зачем нам такое количество животных, если тридцать-сорок грузовых нарт потащат тридцать-сорок быков, но потом уразумел особенности техники и тактики будущего передвижения. Северный олень — существо не домашнее, а одомашненное, полудикое. Он не приручается, подобно собаке, корове и лошади, однако и не настолько сторонится человека, чтобы удирать при одном его виде. Олень позволяет загнать себя в упряжку, он даже не требует корма за труды — этот корм, лишайник-ягель, у него поистине подножный, но вот двигаться по воле человека без своих женщин и детей (важенок и оленят) ни одно уважающее себя бычье стадо не согласится. Мощные олени-самцы покорно тащат поклажу только в том случае, когда чуть поодаль бредут в том же направлении их семьи.
Я не уставал восхищаться искусством чукчей, какое они демонстрировали на протяжении всего дня, начиная с утренней запряжки. Все стадо, понукаемое криками пастухов, на хорошей скорости бегало по замкнутому кругу, а двое-трое оленеводов ловкими бросками накидывали петли аркана на рога тех быков, которых заранее облюбовали, наиболее отдохнувших за ночь. Как они делали свой безошибочный выбор, это уж тайны загадочной чукотской души, но мне это зрелище приносило не меньше радости, чем созерцание самого совершенного танца.
С таким же мастерством пастухи загоняли по вечерам быков в кораль — площадку, огороженную поставленными друг на друга нартами, а также вылавливали арканами заболевших либо ослабевших оленей. Их по очереди забивали на мясо, и даже шестилетний чукотский мальчонка, мы видели это в стойбище, мог нанести жертве разящий удар ножом в сердце! Вот только подтянуть к себе отчаянно сопротивляющееся животное, на рога которого он секунду назад виртуозно набросил петлю, ребенок, конечно, был не в состоянии, и к нему на помощь приходил кто-нибудь из взрослых.
Едва олень падал на землю, чукчи, а со временем и мы, бросались пригоршнями пить горячую оленью кровь, вкушать еще теплые оленьи мозги, почки, печенку. Особым лакомством считались глаза, однако никто из нас не отваживался их отведать.
Вот таким караваном и двинулись мы к западу от Амгуэмы. Экспедиция из шести человек, шестеро чукчей, несколько десятков грузовых нарт с продуктами, железяками для бурения, палатками, спальными мешками и прочим снаряжением. Сбоку неспешно двигалось женско-молодежное стадо, охраняемое от волков пастухами и визгливой собачонкой. Стояло северное лето, август, бугристая кочковатая тундра вконец оттаяла, раскисла, нарты шли туго, рывками, часто опрокидывались, быки путались в постромках, выбивались из сил, и хотя на каждых нартах лежало всего-то килограммов по сорок, оленям требовались частые остановки. Впрочем, эти стоянки по ходу маршрута были необходимы и нам для производства различных наблюдений.
Начинаю вспоминать всех «наших» чукчей поименно. Начальником над соплеменниками был бригадир Еттоургын, единственный, кто бегло говорил по-русски. Мужичонка хилый, подобно всем без исключения представителям этого кочевого народа, он был, как вскоре обнаружилось, льстив и коварен. Затем — Нутэтэгрын, Вагрын, Васкыргын и две дамы, Гуанаут и Рультына. Последняя сопровождала нас недолго, уже на третьи сутки нас догнал ее ревнивый супруг и, хотя и не имел оснований заподозрить кого-либо из нас в посягательстве на его жену, все-таки увел Рультыну в родное стойбище. Взамен он привел подростка Ныпелькута, паренька веселого и с многочисленными пороками, среди которых ярко выделялись склонность к спиртному и дракам. Поначалу мы дали чукчам русские имена: Иван, Сергей, Михаил, Петя, Зина, Нина, но вскоре привыкли к их подлинным именам, а они к нашим (очень забавляло меня, как, сидя на корточках и отправляя всякую, большую и малую, нужду, Гуанаут кричала мне: «Зиновий, посмотри первый олень, совсем худой олень» — то есть запутался либо задрался с соседом…)
Для меня это была первая настоящая маршрутная экспедиция. То, что происходило в Хибинах или на Озере, не шло ни в какое сравнение с походом по равнинным и горным тундрам Чукотки. С каждым днем мы все больше удалялись от… чуть было не сказал «цивилизации» — нет, от нее мы удалились, прибыв в Анадырь. Тут речь шла об уходе от привычного жилища, какого-никакого насиженного места, человеческого питания в конце концов.
Мы углублялись в самое сердце Чукотки, с ее исполинской территорией, равной скольким-то Франциям и Бенилюксам. Наш путь лежал через Анадырское нагорье с высотами до двух тысяч метров над уровнем моря, а это очень большая для Заполярья цифра, если учесть, что с подъемом на каждые сто метров температура воздуха падает почти на целый градус. Но поскольку стояло лето и само восхождение на высоты шло медленно, холод пока не слишком досаждал нам, однако быстротечная северная осень, резко переходящая в зиму, была не за горами. Разговоры о зиме Рубен Михайлович пресекал, его расчеты сводились к тому, что в сентябре маршрут финиширует.
