Ознакомительная версия.
Известно, что в дореволюционной Бухаре не знали, что такое замОк, поскольку за воровство просто-напросто могли отсечь руку. Едва заслышав голос муэдзина, призывающего к молитве, купцы опускали на прилавок тонкие занавески, отделяя, таким образом, товар от покупателя, а вместо замка завязывали дверь на тонкий шнурок и … шли в мечеть. Словом, духовность было на первом месте.
С приходом советской власти, бояться бога стало считаться предрассудком, потому что коммунизм был уже не за горами. А потому, это незнакомое прежде явление (воровство), словно эпидемия стала распространяться по всему бухарскому региону. Вскоре, здоровенные амбарные замки будут «украшать» собою изящные ажурные двери тонкой и филигранной работы. Но ситуация от этого нисколько не улучшится.
Амак по этому вопросу выразится лаконично:
– Аз инқилоб пеш, мохо қулф-у-калита немедонистем-у, инсоф буд. Акнун, қулфҳои к#си амбем барин халқа халос намекунад. («До революции мы не имели представления о замках и ключах, однако присутствовало сознание. Теперь же, даже такие огромные замки, как п#зда моей тёти, не в состоянии будут спасти народ.»)
Ещё короче, отзывался он о бухарцах:
– Одами Бухоро – содда: соддая г#йдан савоб… («Бухарцы – простодушный и доверчивый народ: поиметь простофилю – богоугодное дело…")
Всякий раз, вспоминая его, я испытываю стыд за то, что не сумел выполнить одну его просьбу.
– Там, в Ленинграде, у вас есть фабрика «Красный треугольник», изготовляющая прекрасные галоши – обратился он как-то ко мне. – Будь любезен, разузнай. Ну, никак не удаётся мне их здесь найти… ходить уже не в чем…
Я пообещал, но так и не сходил на «Красный треугольник». Поленился…
Более всего, меня поражала его начитанность: он знал несметное количество народных баек, притч, афоризмов и стихов. Последние, кстати, довольно часто фривольного содержания. Очень жалею, что почти ничего не запомнил. Из его пикантных штучек, память удержала всего лишь единственную, которую и предлагаю читателю.
Ба даста гиттам (гирифтам) ғўза,2
Аз пой кашидам мўза,
Аз шаб задам то рўза
Ҷик-ҷики-ҷик мошоба3.
Горсть набрав младой листвы,
Скинул с ног я сапоги,
С ночи вдарил до зари
Җик-җики-җик мошобы
Вообще, следует признаться, что сам по себе перевод – вещь довольно непростая. И уж, тем более, когда речь идёт о таком жанре, как фольклор, включающий в себя довольно тонкие и специфические нюансы, которые сложно адекватно перенести в иную культурную среду. Это касается таких сложных элементов, как самобытные варианты говора, оригинальные обыгрывания слов, некоторые междометия и ещё куча всего…
Тем не менее, я рискну сделать попытку и попробую перевести смысл для российского читателя.
На первый взгляд, это безобидный стишок, описывающий поглощение обычной крестьянской похлебки. Однако, здесь, как и в большинстве жанров народного творчества скрывается сексуальный подтекст, связанный с плотскими удовольствиями. В данном случае, имеется в виду секс с любимой «с ночи до утра». Последняя строчка подразумевает характерные «чавкающие» звуки, издаваемые во время активного полового акта, а саму жидкую среду, безымянный автор уподобляет дешёвой похлёбке дехканина.
Естественно, как и в любом переводе, прелесть оригинала утрачивается почти наполовину.
Белая роза, Бухара, 2013 г. Фото автора.
Моя бабушка (со стороны отца) была горной таджичкой (қўистони). Отца её звали Қўр-Ашур (слепой /одноглазый/ Ашур). Знаю ещё, что у неё был брат – Ғаюр.
Семейное предание сохранило историю её замужества.
Незадолго до революции, мой прадед Саид, по обыкновению, отправился в подведомственный ему округ (вилоят) в один из южных районов Бухарского ханства (совр. территория Таджикистана), для сбора налогов. Являясь официальным чиновником эмирата, он добросовестно справлялся со своими функциями: в его обязанности входило взимание традиционных податей с местного населения.
Так уж, получилось, что бедный Ашур не смог выплатить дань. В качестве компенсации, он предложил моему прадеду свою единственную дочь Раҳиму, которой едва исполнилось девять лет. Девочка приглянулась Саиду, который давно подыскивал для своего младшего сына Абдуллы покладистую супругу. Сделка состоялась и таким образом моя бабушка очутилась в столице эмирата, досточтимой и благородной Бухаре.
Вскоре была совершена помолвка. «Жениху», то есть моему деду на тот момент было всего тринадцать лет, «невесте» – неполных десять. Пройдёт ещё немало лет, прежде чем они вступят в законный брак. До этого времени они вместе будут играть в куклы и различные детские игры.
Оставаясь преданной и образцовой женой, бабушка была на редкость бойкой и строптивой: видать кровь вольнолюбивых горцев давала о себе знать. Между прочим, она будет одной из ярых активисток, отстаивающих женские права, кто бесстрашно отважится в числе первых бросить в большевистский костёр свою паранджу.
Мою любовь к ней она испытывала своеобразно.
Однажды, когда мы остались с ней вдвоём, она прикинулась безнадежно больной (а может быть, и в самом деле слегка заболела). Лёжа на кровати, она закатила глаза и стала декламировать жуткие строчки, красноречиво свидетельствующие о том, что моя бедная бабуля вот-вот готова отправиться в иной мир:
– Тобут-и сурх-у сафед… («Красно-белые погребальные носилки…")
Восьмилетний я, в ужасе заламывал свои руки и слёзно просил её прекратить эту «лебединную песнь». Едва дождавшись отца, который пришел с редакции на обед, я тут же чистосердечно всё выложил ему.
– Она! Шарм намекунед ми: дачи бачая метарсонед?! («Мама! Как Вам не стыдно: зачем пугать ребёнка?!»)
Бабуля в ответ довольно расплылась в широкой улыбке: «экзамен» на проверку чувств был выдержан мною на «отлично»…
К старости в ней проснётся властность: довольно часто моему миролюбивому и одновременно озорному деду, страдающему различного рода чудачествами, будет доставаться от строгой супруги.
Нас – внуков – она любила, но при этом была чрезвычайно строга, поскольку всегда и во всём любила и уважала порядок. Завоевать её симпатии было нелегко.
Тем не менее, в редкие минуты она, растрогавшись, предавалась своим откровениям и рассказывала нам свои детские истории.
Ознакомительная версия.
