8 февраля, воскресенье. Я так, видимо, устроен, что по-настоящему могу писать только утром. Когда я приехал в Москву — кстати, машина опять испортилась, возможно, что-то с бензонасосом, а возможно, не в порядке топливный бак, иногда льешь из канистры неизвестно что, да и на станции техобслуживания я услышал от профессионалов многое о том, чего только не наливают нам на бензозаправках: бензин мешают, октановое число повышается за счет присадок, которые портят мотор, забивают карбюратор. Чистоган работает.
Так вот, когда приехал, весь вечер не отрываясь смотрел телевидение. Мне предстоит в понедельник написать телевизионный рейтинг для «Назависимой» газеты, и я постараюсь придумать — о чем же буду говорить. Например, выпустили одного из совладельцев ЮКОСа — Шахновского. Он заплатил, кажется, 56 млн., не уплаченных ранее в качестве налогов. Суд принял во внимание также и то, что у него на иждивении (бедные, пропадут с голоду!) трое детей. Почему надо быть богатым? Потому что всегда можно купить то, чего бедный не купит, — свободу. Второй привлекающий меня сюжет — яйца Фаберже, коллекция, приобретенная за 100 млн. долларов одним нашим олигархом, совладельцем нефтяной компании Виктором Феликсовичем Вексельбергом. То, что купил, — хорошо, яйца будут в России; то, что собирается показать их в музеях Урала и Сибири, тоже хорошо. Ему задали вопрос о правах собственности на эти яйца, но банкир от этого вопроса аккуратно ушел. А я подумал при этом о двух вещах: о том, что эти яйца куплены за ту природную ренту, так бесстыдно оторванную от народа правительством Ельцина и нашей Думой. И о том, что дети банкира, о которых он обмолвился, в сознании нашего народа всегда будут детьми… Не надо вместо этих трех точек ставить слово «еврея», я держу другое слово. Думаю, что дети Потанина, отдых которых в Швейцарии недавно показывали по телевидению, будут проходить под той же рубрикой.
Еще один сюжет, который я мог бы разработать: стоимость человеческой жизни. После каждого теракта наше правительство — московское или центральное — говорит, сколько оно заплатит семьям погибших. Ну, мало — так больше взять неоткуда, но в этом есть некий привкус щегольства: мол, откупились, и какой-то принцип соревновательности — кто больше?
Показали по телевидению также кандидата в президенты господина Брынцалова, в его позолоченных хоромах — это такая невероятная эстетическая дыра, такое отсутствие вкуса, что можно лишь руками развести: как это человек сам этого не понимает?
И, наконец, последний сюжет, который представлен мне, — свод заповедей для бизнесменов. Его предложила Русская Православная церковь. Мне кажется, она, которая всё понимает, понимает и огромную тупость, жадность, нехристианскую вороватость этих русских бизнесменов. И для того чтобы они всё, что положено, выполнили и уплатили налоги, вполне достаточно тех заповедей, которые два тысячелетия назад дал нам Христос.
10 февраля, вторник. Утром провел семинар, где обсуждали роман Алексея Петровича Потемкина «Изгой». В целом обсуждение прошло хорошо, студентам скорее был интересен сам Потемкин и его разговоры об экономике, нежели роман. Потемкин, который наполовину немец, а наполовину русский, но воспитывался в грузинской семье, прямо говорит, что по менталитету он скорее немец. По крайней мере он, по его собственным рассказам, очень организован, может одновременно писать роман и руководить своими экономическими делами. По своим убеждениям он, конечно, космополит. В частности, он утверждает, что, скажем, лет через десять в Объединенную Европу будет входить скорее не Франция, а Прованс или Шампань, и не Германия, а Бавария и Гессен. Это ленинская, не лучшая, мысль об Объединных Штатах Европы. Он много говорит о генетическом предопределении в характере человека. Все это мне не очень близко. Я полагаю, что именно отсюда его особый журналистский язык, т. е. никакой. Ребята довольно злобно отнеслись к роману, и, как всегда, я защищал одинокого писателя от коллектива. Я пытался объяснить им то, что они пропустили в романе полезного, так быстро и небрежно прочитав его.
Утром, пока стоял под душем, вдруг возникло озарение — я понял, как сделать книгу о Марбурге: писатели, расставленные в хронологии. Поговорю с Прониным, который мог бы это сделать и подобрать материалы, и начну. Сегодня же провел совещание по переводу на английский книги «Портрет несуществующей теории». На работе разобрал целую кучу подаренных мне книг, в том числе и с автографами, посылаю в Гатчинскую библиотеку.
11 февраля, среда. Ну вот, еще одну нагрузочку приобрел я на свою шею. Я боюсь даже каталогизировать те общественные должности и ту работу, которые мне приходится все время выполнять. Я не могу даже для себя понять — почему я не отказываюсь от всего категорически: жажда ли это самоутверждения или все-таки привычка тягловой лошади, знающей, что необходимо везти. В данном случае, несколько дней назад пришел В. Гусев и со скрежетом, со словом «надо», принялся уговаривать меня стать председателем секции прозаиков Московского отделения Союза писателей. Я, естественно, сразу привел ему все аргументы против, а самое главное — что я не знаю людей. У него аргумент другой: во-первых, надо во что бы то ни стало поднимать статус организации, а я отчетливо знаю — кто, с какими претензиями, с какими художественными возможностями, с каким образованием; я отчетливо понимаю, что необходим человек, который светился бы и был известен в литературе; а во-вторых — опять гусевский аргумент: кроме тебя, больше некого. Думаю, что все в конечном итоге упирается в привычку нашей московской тусовки — в первую очередь выпячивать себя, а уж потом думать о деле. Неделю я кочевряжился, а во вторник вечером Гусев меня доломал. В час состоялось общее собрание, около ста человек, которые представляют 1200 московских прозаиков. Мне не то чтобы страшно — но это всё как бы другая литература, которой я никогда не занимался. Надо ведь отдавать себе ясный отчет, что в мире существует литература высокая, литература ради литературы — наши журналы, элитные книги, книги, в конце концов, даже модные, и существует литература, которая обслуживает факты жизни, обслуживает историю, любознательность, которая популяризирует. Воспользуюсь мыслью, которую высказал Александр Потемкин: существует писатель — и существует автор. Я и сам не уверен, что я — писатель, по крайней мере, никогда в жизни не говорил о своем писательстве как о творчестве. Хорошенькие выражения: «мое творчество», «не мешайте мне творить» — у меня это всё по-другому. В общем, я отчетливо понимаю, что надо в меру сил поддерживать это сообщество одиноких людей. Если их и не удастся печатать (а их не удастся печатать, как было можно при советской власти) — пусть они читают друг друга, постараемся популяризировать их произведения. Уже в конце собрания, когда осталось одно правление, я говорил о том, что надо научиться завоевывать не модного, но скромного читателя, надо устанавливать новые приоритеты — не жизнь богатых, а жизнь достойных людей при богатых. Я вообще боюсь, что СП — Союз пожилых людей. Не описываю других своих, материальных, впечатлений.
