Генерал Врангель».
Если оппозиционная левая печать всячески пыталась дискредитировать власть, то и правые «патриотические» круги своими выступлениями причиняли мне немало забот. За последнее время небезызвестный отец Востоков усиленно вел работу как в Севастополе, так и в других городах Крыма. Его проповеди носили чисто погромный характер. Отличный оратор, умевший захватить толпу, он имел, особенно среди простого люда, значительный успех.
В некоторых городах толпа пыталась произвести противоеврейские выступления. Я вынужден был отдать приказ, запрещающий «всякие публичные выступления, проповеди, лекции и диспуты, сеющие политическую и национальную рознь»:
«Русская армия в тяжких боях освобождает родную землю. Ее право требовать единодушной поддержки всех, кому она обеспечивает мирное существование. В этой поддержке должны объединиться все силы страны, отбросив несогласия и распри. Пока враг у ворот, я не допущу политической борьбы.
Запрещаю всякие публичные выступления, проповеди, лекции и диспуты, сеющие политическую и национальную рознь. Вменяю в обязанность начальникам гарнизонов, комендантам и гражданским властям следить за выполнением моего приказа. Нарушивших его невзирая на сан, чин и звание, буду высылать из наших пределов».
Отца Востокова я вызвал к себе и постарался объяснить гибельность его работы. Не знаю, что повлияло, моя ли беседа или упомянутый приказ, но отец Востоков проповеди свои прекратил.
Вопрос с печатью продолжал стоять неудовлетворительно. Закваска покойного «Освага» продолжала чувствоваться. Субсидируемые правительством органы, а таких было большинство, льстили власти самым недостойным образом, но в проведении общих руководящих мыслей государственного значения помочь правительству не могли. Исключение составляла газета «Великая Россия», редактируемая В. М. Левитским (серьезный орган, в котором участвовали Н. Н. Львов, П. Б. Струве, Н. Н. Чебышев, В. В. Шульгин и др.). Заведующий печатью Г. В. Немирович-Данченко по своей ограниченности и неподготовленности руководить делом не мог. Состав цензоров по-прежнему был неудовлетворителен. Я не раз обращал внимание А. В. Кривошеина на необходимость упорядочения печатного дела. Александр Васильевич и сам это сознавал. Он придавал печати исключительное значение, намечал проведение в этой области целого ряда мер, предполагая предварительно собрать съезд деятелей печати. Был намечен и срок съезда 30 октября. Однако прежде всего необходимо было передать руководство печатью в подходящие руки, заменить Немировича-Данченко другим лицом. Между тем все еще не удавалось найти подходящего заместителя. Неожиданно вопрос разрешился.
С некоторых пор одновременно в ряде газет стали появляться статьи с нападками на деятельность тыла. Столбцы газет запестрели статьями под заглавием «Фронт и тыл», «Что они делают» и т. д., в коих неизменно подчеркивалось, что в то время, «как войска безропотно умирают на фронте, тыл спит», указывалось на неудовлетворительную работу многочисленных гражданских учреждений, следствием которой является недостаток снабжения войск и т. д. Как я упоминал выше, работа гражданских управлений была далека от совершенства, однако постоянное натравливание фронта на тыл являлось недопустимым. Правительство делало все, что было в его силах, и конечно, если большинство нужд войск и не получало своевременного и полного удовлетворения, то в этом повинны были не исполнители власти, а общие условия, в большинстве случаев от правительства, а тем более от исполнителей, не зависящие.
Просматривая эти статьи, я обратил внимание на некоторые ссылки, где указывались отдельные факты упущений или нераспорядительности, действительно имевшие место, сведения о которых однако могли проникнуть в печать лишь от лиц, близко стоящих к делу. Я обратил на это внимание А. В. Кривошеина. В тот же день представлялся мне заведующий отделом печати, желавший передать мне отчет о деятельности этого учреждения. В конце доклада он передал мне папку с газетными вырезками.
– Позвольте передать вам некоторые вырезки, ваше превосходительство. Я должен покаяться: хотя начальник печати по своему желанию и не может участвовать в периодических изданиях, однако, желая использовать свои литературные способности, я конечно, под псевдонимами, принимал посильное участие в работе.
Я открыл папку и с изумлением увидел те самые статьи, на которые несколько часов тому назад обратил внимание А. В. Кривошеина. Начальник печати одновременно сотрудничал почти во всех газетах под самыми разнообразными и в большинстве случаев оригинальными псевдонимами: Смиренный Пимен, Розовый Мускат и т. п. (В тот же день я, через А. В. Кривошеина, предложил Немировичу-Данченко подать в отставку.)
Должность заведующего отделом печати А. В. Кривошеин решил предложить профессору симферопольского университета Вернадскому, сыну известного академика Вернадского. Вернадского горячо рекомендовал П. Б. Струве.
20 сентября я выезжал в Мелитополь на совещание с командующими армиями и просил Александра Васильевича вызвать Вернадского в Севастополь ко времени моего возвращения.
Секретарь А. В. Кривошеина Н. М. Котляревский передал поручение симферопольскому губернатору и получил ответ, что профессор Вернадский прибудет в мой поезд при обратном следовании в Севастополь. Возвращаясь после совещания, я принял в вагоне исполнявшего должность симферопольского губернатора А. А. Лодыженского. На вопрос мой: «А что же Вернадский?» Лодыженский ответил, что Вернадский прибыл с ним лично на вокзал.
– Едва удалось его разыскать. Он был в научной экскурсии за городом. Я всю полицию на ноги поднял, – добавил Лодыженский.
Поезд приходил в Севастополь вечером, и к вечернему чаю я прошел в вагон-ресторан. Вернадский был уже там. Я с удивлением увидел дряхлого старца, типичную фигуру, точно сошедшую с картины Маковского, в пальто-разлетайке табачного цвета, с длинными седыми волосами, в очках на сморщенном лице. Я пригласил профессора сесть рядом со мной и завел разговор об общественной жизни в Симферополе; в конце октября предполагалось собрать в Симферополе съезд городов, долженствующий рассмотреть целый ряд вопросов городского самоуправления.
– Я, ваше превосходительство, не в курсе этого дела. Я от жизни далек, занимаюсь исключительно научными вопросами, – ответил профессор. Я недоуменно переглянулся с Шатиловым и отложил дальнейший разговор до Севастополя, наскоро допив чай, прошел к себе в вагон.
Ко мне пришел Шатилов.
– Не понимаю, что случилось со Струве. Какой же это начальник печати… – недоумевал Шатилов.
