Ознакомительная версия.
Г.: Ему нельзя, политически нельзя. Его все равно не уволят. Сейчас только расчищают тех, кто у Жукова был мало-мальски в доверии, их убирают. А Жукова год-два подержат, а потом тоже – в кружку и все! Я очень много недоучел. На чем я сломил голову свою? На том, на чем сломили такие люди – Уборевич, Тухачевский и даже Шапошников… Тут вопрос стоял так: или я должен сохраниться, или целая группа людей должна была скончаться – Шикин, Голиков и даже Булганин, потому что все это приторочили к Жукову. […]
Т.В.: Они не военные люди.
Г.: Абсолютно не военные. Вот в чем весь фокус. […]
Т.В.: Когда Жукова сняли, ты мне сразу сказал: все погибло. […] Но ты должен согласиться, что во многом ты сам виноват. […] Нет, это должно кончиться, конечно. Мне кажется, что, если бы Жукова еще годика два оставили на месте, он сделал бы по-другому»[739].
Разговор между Гордовым и Рыбальченко был еще более политизированным.
«Рыбальченко: Нет самого необходимого. Буквально нищими стали. Живет только правительство, а широкие массы нищенствуют. Я вот удивляюсь, неужели Сталин не видит, как люди живут?
Гордое: Он все видит, все знает.
Р.: Или он так запутался, что не знает, как выпутаться?! Выполнен первый год пятилетки, рапортуют, – ну что пыль в глаза пускать?! […] А вот Жуков смирился, несет службу.
Г.: Формально службу несет, а душевно ему не нравится. […]
Р.: Да. Народ внешне нигде не показывает своего недовольства, внешне все в порядке, а народ умирает.
Г.: Но народ молчит, боится.
Еще в одной сделанной людьми Абакумова записи генерал Кулик, бывший заместитель Гордова, говорит, что «надо сплачиваться вокруг Жукова».
В принципе все эти доклады не имели особого значения: чтобы нанести удар, Сталину не нужна была реальная угроза. Достаточно было угрозы потенциальной, что он доказал во время большой чистки 1937–1938 годов. Но из-за популярности маршала Сталин попал в затруднительное положение. Он решил превратить Великую Отечественную войну в новый фундамент легитимности Советского государства, но Жуков представлял для него в некотором роде конкурента в качестве главного символа этой войны. Поначалу Сталин осыпал Жукова почестями и возвышал его, потому что это находилось в рамках «сакрализации» войны, но было очевидно, что его это пугало. Отсюда постоянный контроль Вышинского за действиями маршала, почти полное лишение Жукова самостоятельности в его политической деятельности на посту главы администрации советской оккупационной зоны Германии. Участие Жукова в Потсдамской конференции (17 июля – 2 августа) ограничилось материально-технической организацией и тостами на банкетах. Военным советником вождя теперь был Антонов, а не Жуков. В августе и сентябре Сталин еще дважды поручал маршалу выполнять представительские обязанности: он попросил его сопровождать Эйзенхауэра во время его визита в Москву (11–17 августа) и организовать парад победы в Берлине вместе с тремя западными оккупационными армиями (7 сентября). В октябре Жуков должен был отправиться в США по приглашению Трумэна, врученного ему в собственные руки 2 августа послом Гарриманом одновременно с выражением восхищения американского президента. Поездка так никогда и не состоялась. В октябре 1945 года Жуков вроде бы заболел; это объяснение подтверждают воспоминания его дочери Эры. Приглашение будет повторено Эйзенхауэром после октября, но тогда Жуков отказался, сославшись на большую загруженность делами. Можно предположить, что Сталину не понравились такие исключительные почести, оказываемые его маршалу. А может быть – и это объяснение не противоречит первому, – причиной отказа советской стороны стало заметное охлаждение отношений с англо-американцами.
Даже в вопросах дисциплины у Жукова не все было в порядке. Имевшие место еще во время войны случаи грабежей и изнасилований, совершавшихся советскими солдатами, не прекратились после 8 мая 1945 года. К главнокомандующему советскими оккупационными силами поступали сотни жалоб, причем некоторые – от генерала Эйзенхауэра: «Все поезда и автомобили, направляемые нами в Берлин, проходят через советскую зону. Их неоднократно останавливали и даже грабили банды бродяг, одетых в русскую военную форму»[740].
9 сентября Жуков издал приказ, обязывающий всех офицеров жить в казармах, чтобы лучше контролировать рядовых. Сталин узнал о существовании данного приказа через десять дней от Смерша. Он отреагировал жестко, потребовав от Жукова отменить его приказ.
«Я считаю этот приказ неправильным и вредным… так как из-за мародерских действий отдельных военнослужащих огульно и несправедливо наказывается весь командный состав. Я уже не говорю о том, что, если этот приказ попадет в руки руководителей иностранных армий, они не преминут объявить Красную Армию армией мародеров. […] Я не пишу Вам формального приказа Ставки об отмене Вашего приказа, чтобы не ставить Вас в неловкое положение, но я требую, чтобы:
1. Приказ был отменен немедленно с донесением об этом в Генеральный штаб…
3. Копии всех Ваших приказов посылались в Генеральный штаб. Советую Вам усилить политическую работу в войсках группы и почаще прибегать к суду чести, вместо того чтобы пугать людей приказами и таскать офицеров в суд, как проворовавшихся уголовников»[741].
Не стоит делать из этого вывод, будто Жуков с уважением относился к частной собственности немцев. По приказу маршала его водитель Бучин не раз экспроприировал дорогие автомобили для Вышинского и Василия Сталина, который лично приезжал посмотреть на трофеи. Партийные бонзы делали заказы из Москвы, и Чуйков, Сталинградский Лев, превратившийся поставщика «мерседесов», искал заказанные лимузины по всей оккупационной зоне. Жуков, по крайней мере, пытался хоть как-то ограничить размеры этого явления, о чем свидетельствует подписанная им директива от 27 сентября, отменяющая ту, которая вызвала недовольство Сталина: «Поступил сигнал о возмутительных фактах мародерства. Военные коменданты, препятствующие этим фактам произвола, подвергаются оскорблениям, угрозам расправы, и одного помощника коменданта связали и бросили в кювет. […] Командующему 2 УА [ударной армией] тов. Федюнинскому командировать во 2 гв. кк [гвардейский кавалерийский корпус] начальника комендантского отдела генерала Еншина с группой инспекторов и работниками военной прокуратуры армии для расследования на месте всех бесчинств и своевольств. Установить, что вывоз нетабельного имущества и предметов домашнего обихода может быть допущен только с письменного разрешения уполномоченного Военного совета полковника Бегутова и генерала Еншина»[742].
Ознакомительная версия.
