Главнокомандующий, наблюдавший во время сих действий все движения неприятеля, заметив слабую оборону батарей, учиненным сигналом тотчас приказал вести высадку на остров. В минуту все было готово: вооруженные с целого флота войска наши поспешно бросились в баркасы, лодки и катера, и пошли тотчас в дело. Как только гребные суда наши пристали к берегу, войска бросились, где только нашли способные[117] места, и с невероятной скоростью вышли на берег.
Турки, со свойственной им азиатской запальчивостью, не дождавшись полевых пушек и не доплыв до берега, прыгнули в воду по пояс и, держа кинжалы во рту, а сабли в руках, с бешенством бросились на батарею. Застав французские войска залегшими в лощину, они вступили с ними в бой и всех попадавшихся им в руки резали без пощады. Тотчас за ними подоспели и наши войска, и после малого сопротивления французы были разбиты и взяты в плен. Ожесточение турок не имело пределов: они хватали французов живьем и несмотря на жалостные крики пардон влекли их к берегу и отсекали им головы.
Не было возможности остановить жестокость раздраженных турок; русские принуждены были оборонять своих неприятелей, обращая примкнутые штыки не к французам, а к союзникам своим. Сия решительная мера спасла жизнь всех, может быть, французов – турки не пощадили бы, конечно, ни одного. Русские и здесь доказали, что истинная храбрость сопряжена всегда с человеколюбием, что победа венчается великодушием, а не жестокостью, и что звание воина и христианина должны быть неразлучны.
Тут приметили кончик трехцветного султана, выходивший из-под дна большой бочки, стоявшей между пушками; опрокинули бочку, и каково же было удивление, найдя под оною… главного начальника острова Видо генерала Пиврона, сидевшего в полном мундире на шкатулке. Этот французского покроя диоген бросился в объятия [русских] и просил избавить его от лютости турок, предлагая за выкуп шкатулку свою. Офицеры наши взяли отряд солдат, окружили ими Пиврона и доставили в целости как его самого, так и богатство его к адмиралу на корабль.
Обратимся теперь к действию сухопутных наших войск. Прежде всего надобно сказать, что никто из приглашенных не помог нам в сем приступе, ибо ни один из островных жителей не явился по данной повестке в назначенное время и место. Албанцы, объятые страхом, отозвались, что они не только не отважатся брать приступом такого вооруженного острова как Видо, где приготовлены в печах каленые ядра, но что они и свидетелями быть не хотят таких действий и драться умеют на суше, а не на воде, на кораблях и лодках. Для убеждения их адмирал ездил сам на берег и обнадеживал их в успехе, видя же, что ничто не помогло албанцев убедить соединиться с нашими войсками, он хотел было понудить их строгостью к повиновению, но тогда они почти все разбежались, оставив начальников своих одних. Адмирал, услышав от сих последних, что он предпринимает дело невозможное, усмехнулся и сказал им: «Ступайте же и соберитесь все на гору при северной наше батарее и оттуда, сложа руки, смотрите, как я на глазах ваших возьму остров Видо и все его грозные батареи».
Несмотря на недостаток в помощи от жителей и легкого войска (албанцев. – сост.), наши сухопутные войска не оробели и пошли одни на приступ; они получили помощь со своих судов: корабля «Троица», фрегата «Сошествие», аката[118] «Ирина», шебеки[119] «Макарий» и турецкого корабля «Патрон-бей» вместе с турками и частью албанских охотников[120]и производили со слабыми силами сими долговременный и жестокий бой с неприятелем. Русские отряды бросились с величайшим стремлением; французы открыли по ним сильный ружейный огонь, кидали гранаты и картечь, но матросы наши успели спуститься в ров и, добежав до самых стен, ставили неустрашимо лестницы; турки и часть албанцев, удивленные мужеством русских, особенно храбрых наших офицеров, шедших везде впереди войск на приступ, сами последовали за ними.
Неприятель, видя тщетными все усилия свои остановить решительное стремление русских, заклепав пушки и подорвав пороховые магази-ны[121], отступил поспешно; русские охотники на плечах его дошли до другого укрепления, которое французы решились защищать отчаянно, но и тут не могли более получаса держаться – твердость, хладнокровная решимость и мужество осаждающих превозмогли отчаяние и пылкость неприятеля; он и с сей позиции должен был отступить с такой поспешностью, что не успел даже заклепать пушки. Таким образом, в полтора часа времени французы лишились всех наружных укреплений.
Корфиотские укрепления, неприятельские военные суда, батареи союзников, десять линейных кораблей и семь фрегатов пылали огнем. Казалось, что гром пушек заставил умолкнуть самый ветер, обратив ярость его в совершенный штиль; отдаленное эхо, повторяя горами албанского берега русскую пальбу, возвещало скорое падение неприступного Корфу.
Из находившихся на острове Видо 800 рядовых и 21 штаб- и обер-офицеров взято в плен только 422 человека с 15 офицерами и генералом Пивроном, остальные были побиты или потоплены. Потеря с нашей стороны в сей достопамятный день состояла: на эскадрах в 26 человек убитых и 24 раненых; на сухом пути убито русских 19, ранено 56; турок убито 28, ранено 50; албанцев убито 33, ранено 82 человека. Генерал Пиврон был объят таким ужасом, что за обедом у адмирала не мог держать ложки от дрожания руки и признался, что во всю свою жизнь не видал ужаснейшего дела.
В 10 часов пополуночи (19-го февраля) на всех наружных укреплениях и на батареях Видо подняты были знамена союзников при громогласных «ура». В самое то время и французы, прекратив совершенно огонь, подняли на цитадели белый флаг.
На другой день французские комиссары явились на корабль адмирала для утверждения и обмена условиями; туда приехал также и турецкий адмирал Кадыр-бей. Во время сей капитуляции они заседали вместе с адмиралом Ушаковым, и тут решилась участь Корфу.
День 21-го февраля был для всей эскадры самым радостным. Едва было совершено дело капитуляции, как прибыл из Санкт-Петербурга фельдъегерь, привезший от Государя Императора знаки монаршего его благоволения к адмиралу Ушакову. Сей уважаемый и любимый всеми начальник удостоился получить бриллиантовые знаки ордена св. Александра Невского и командорский крест ордена св. Иоанна Иерусалимского. Все представления его об отличившихся были утверждены, и эскадра украсилась множеством знаков отличия св. Анны 2-го и 3-го классов. Для служителей, особенную храбрость оказавших, было прислано 300 знаков ордена св. Анны. Все были в восхищении, но все сожалели, что с покорением Корфу лишатся новых случаев проливать кровь свою за Государя столь щедрого и милостивого.
Адмирал Ушаков с генералитетом отправился в Корфу для принесения благодарственного молебствия Подателю всех благ. По выходе на берег он был встречен знатнейшим духовенством с крестами, почетнейшим гражданством и всеми жителями с величайшим уважением и почестями. Победители, окруженные народом, при колокольном звоне дошли до соборной церкви св. Спиридония [Тримифунтского], где и происходило богослужение.
Радость греков была неописана и непритворна. Русские зашли, как будто на свою родину. Все казались братьями; многие дети, влекомые матерями, целовали руки солдат наших, как бы отцовские. Они, не зная греческого языка, довольствовались кланяться во все стороны и повторяли: «Здравствуйте, православные!», но что греки отвечали громкими «ура!».
Личное внимание адмирала было обращено на госпитали. Адмирал почти ежедневно посещал госпитали, входил во все подробности продовольствия и ухода и, расспрашивая больных о нуждах их, часто с чувствами нежного отца говорил раненым: «Вы сделали, ребята, свое дело, теперь я исполню долг свой; кто служит отечеству верой и правдой, того Государь наш никогда не оставляет».
Уважение неприятелей к адмиралу было столь же нелицемерно, сколь любовь к нему русских. 24-го числа французские генералы были приняты с особенной вежливостью и угощены обеденным столом. Французские генералы, восхваляя благоразумные распоряжения адмирала и храбрость русских войск, признавались, что никогда не воображали себе, чтобы мы с одними кораблями могли приступить к страшным батареям Корфу и острова Видо. Отдавая победителю полную справедливость, французские генералы прибавили, что храбрость есть свойство, довольно обыкновенное в солдате, но что они еще были более поражены великодушием и человеколюбием русских воинов и что первым для них долгом, возвратившись в отечество, будет всегда и при всяком случае воздавать Российскому воинству должную честь и благодарность.
Всякий, кто имел возвышенный образ мыслей и знал преисполненную христианскими добродетелями душу Ушакова, легко поймет, сколь много его утешать должны были подобные нельстивые отзывы самого неприятеля. Вскоре и Император Павел I и султан Селим воздали заслугам его должную справедливость: Ушаков был пожалован в полные адмиралы. Селим в знак благоволения своего пожаловал Ушакову табакерку, украшенную алмазами, и 1000 червонных. Не удовольствовавшись этими знаками, султан через нарочного курьера прислал адмиралу Ушакову богатый челенг – это перо, осыпанное алмазами, которое у турок почитается самым большим знаком отличия, также дорогую соболью шубу и 3 500 червонных на служителей российской эскадры.
