Ознакомительная версия.
И нас, новоявленных колумбов, озарила вздорная мысль.
Вздорные мысли – это чудесные мысли. Не гоните их, товарищи, сразу, поваляйте со стороны на сторону, разберите по косточкам, и чаще всего вы увидите: внутри находится вкусный орешек.
Нам пришло в голову пересечь американский континент на поезде поперек и увидеть всю страну, так сказать, в разрезе хотя бы через окно вагона. Мысль эта нас оживила, и, поблуждав по карте, мы остановились на маршруте Сан-Франциско – Бостон. Знаменитая Трансконтинентальная дорога, о которой каждый из нас читал всяческую литературу, дорога, при постройке которой происходили разные невероятности! В Стенфорде в музее стоит сверкающий красной краской и сталью первый паровоз, прошедший от Атлантического океана к Тихому и произведший переворот в жизни страны. Восторженная дама, показывавшая нам Стенфордский музей, в знак горячей благодарности погладила паровоз своей нежной ладонью и поцеловала его в буфер. Да, да! Поцеловала в буфер! И, должен сказать, дама сделалась мне сразу приятной, так как я люблю благодарных людей… А в стене небольшая ниша, заделанная бронебойным стеклом, и там, в этой нише, на алой бархатной подушке возлежит внушительных размеров золотой гвоздь-костыль, который был вбит в ту самую последнюю шпалу, соединившую два конца дороги, что велась от Тихого океана к Атлантическому и от Атлантического к Тихому. Дама даже рассказала, как одному из владельцев этой дороги (Моргану, Рокфеллеру, Дюпону – забыл) выпала честь сделать удар молотом по этому золотому гвоздю и тем самым завершить строительство. От охватившего его (Дюпона, Моргана, Рокфеллеpa – не помню) волнения хозяин промазал, и подскочивший тут же рабочий забил заветный гвоздь.
Правда, план наш осуществился не полностью. В Вашингтоне, где мы утверждали его в госдепартаменте (мы являлись гостями именно этого учреждения), нам не советовали совершать весь путь, а сократить его наполовину, так как ехать надо семь суток, а в нашем распоряжении всего один месяц, да и дорога после Денвера становится однообразной. От Сан-Франциско до Денвера – да, стоит. Там и Сьерра-Невада, и Колорадо, и каньоны, – словом, скучно не будет, и ехать всего трое суток.
Железные дороги в Америке вымирают. Остались они для несрочных грузовых перевозок, а пассажиров отняли автомобиль и аэроплан.
Аэродвижение в Америке вообще похоже на наши пригородные поезда. Все бегут, вскакивают в самолет, чуть ли не догоняя его на бегу и подпрыгивая в воздух, чтобы зацепиться хотя бы за шасси. Целые потоки людей. Голоса дикторов объявляют рейсы без передышки. С аэродрома имени Кеннеди в Нью-Йорке самолеты взлетают каждую минуту – только с одного аэродрома. Едешь по взлетной полосе, а сзади – батюшки! – уже гонится за тобой другой, да, оказывается, и ты настигаешь кого-то. Слава Богу, он уже оторвался от земли, смылся с дороги. Скорей, твоя очередь, а то сзади наступают. Джентльмены бегут, тащат в одной руке прямо на плечиках-вешалках свои костюмы, в другой – начищенные полуботинки. Прыг в самолет, повесил костюм, сунул под кресло ботинки, раскрыл газету. Глядь, посадка – вылезай. Схватил пожитки, топ-топ по трапу – и бегом. Едет куда-то по делам, живо переоденется, переобуется – не тратить же время и деньги на чистку ботинок и глажку одежды, а явиться надо хорошо одетым, комильфо, по одежке встречают, это уж точно! А главное – темп, не трать времени.
Ох, лихо все вертится в Америке, лихо, прямо караул!
Так вот видел я американский континент в разрезе.
Пустынный железнодорожный вокзал в Окленде, куда мы автобусом доехали из Сан-Франциско. Тащимся по голому перрону, катим перед собой на тележках свои пожитки, и кажется – одни мы хотим произвести какой-то непонятный и никому не нужный эксперимент, испытать то, что испытывали почтенные жители Америки прошлого века. Ехать поездом – причуда, даже немножко стыдно: что это, мол, с ними, из какой глухомани вылезла сия преподобная троица! И состав-то всего из четырех вагонов (у нас из Москвы до Костромы штук шестнадцать – и всегда набитых под самую крышу).
Подходим ближе. Вагон тусклый, поношенный, никому, бедняга, не нужный – бывший рысак, ставший дохлой клячей, на которой возят от случая к случаю разный хлам. Соседей нет начисто, отчего делается совсем уныло. Куда мы залезли, куда нас понесла нелегкая! Зря, зряшная выдумка. Стою в одиночном купе, оглядываюсь и думаю: ох и злятся, наверно, на меня Лурье и Катаев – ведь это я первый сказал «э!».
Полки пока не видно, шарюсь в ее поисках. В Америке до лешего всяческих технических причуд, от которых мы не раз и страдали.
Кажется, в Хьюстоне в наимоднейшем отеле «Шаритон-Линкольн» стояли у кровати какие-то огромные распроклятые часы, циферблат которых, как перламутровой инкрустацией, был осыпан кнопками. Зачем они – кто знает! Но любопытство – инстинкт здоровый, и, конечно, надо эти кнопочки нажать, посмотреть, чем еще нас порадует Америка.
Утром рано стучится в мой номер Фрида Анатольевна.
– Пардон, я сейчас накину что-нибудь сверху.
Накинул, открыл дверь. За дверью снятая с креста женщина.
– Что случилось? Скорей садитесь. Не надо ли воды?
– Не надо, – произносит Фрида с пугающей интонацией. – Виктор Сергеевич, я провела страшную ночь… Эти проклятые часы… Если вам не трудно, пройдем ко мне.
Входим к Фриде. По всей комнате следы тяжелой ночной бессонницы. Часы завернуты в два одеяла и закрыты подушкой. Гора! И из подножья этой горы – как будто сейчас начнется извержение вулкана: у-у-у, у-у-у, р-р-р, трр-трр-трр… Зловеще, глухо, нагло, определенно…
Оказывается, назначение этих кнопок крайне просто. У каждого часа около каждой минуты нажал – во столько тебя и разбудит этот будильник. Но американское коварство заключается не только в том, что будильник, зазвенев, не перестает трещать, как в конце концов поступает всякий порядочный его собрат, а эту адскую машину полагается еще выключить, иначе звон может продолжаться до бесконечности. И надо знать, как выключить. Но и эта ловушка садисту-изобретателю показалась недостаточной. В условный час, когда механизм под действием кнопки срабатывает, раздается нежный звоночек: длинь-длинь. Вы встаете, отключаете звон и, сладко потягиваясь, шествуете в туалет. Но если вы не отключили звона, через короткий промежуток машина, думая, что вы не услышали ее нежного голоса и не проснулись, игриво повторяет свое «длинь-длинь», но уже с некоторой настойчивостью и усиленной громкостью: длинь-длинь-длинь. Если же вы и в этом случае не хотите покидать теплые объятия Морфея, любезная машина усиливает звон и его длительность.
Любопытная Фрида Анатольевна ткнула пальчиком, так, для интереса, в кнопку на 2 часа 7 минут – и в 2 часа 7 минут ночи машина начала работать. Фрида, конечно, сразу услыхала «длинь-длинь», и ей даже понравился этот чудный малиновый звон. «Нет, милы все-таки эти американцы, – подумала она. – Какой нежный звоночек придумали, не то что у нас – Второго часового завода, тарахтит, как будто не человека будит, а слона в зоопарке». Но «длинь-длинь» звякнул снова. «Мило», – опять подумала Фрида и натянула одеяло на голову. Длинь-длинь-длинь-длинь. Так. И долго это будет? Опять – длинь-длинь-длинь-длинь-длинь. Фрида встала. И началась ночная, не видимая чужим взорам битва женщины с будильником. Человек и машина. Фрида металась по комнате, нажимала все кнопки двумя руками, а чудовище орало благим матом, гудело, рычало, лаяло, било в колокола. И только под утро, завернув его во все мягкое и теплое, Фрида Анатольевна присела на кончик кровати. Дождавшись пристойного времени, она двинулась ко мне.
Ознакомительная версия.
