— Ну нет, — закричали мы оба, нам нужна природа и полное, абсолютное одиночество.
— Какое же это абсолютное одиночество, раз вы бродите вдвоем?
Мы с Иолантой недоуменно переглянулись.
— Бывая одной, — позже сказал мне она, — я чувствую, что не все мое «я» бывает со мной. Это — ложное одиночество. Совершенно, по-настоящему одна я только вдвоем с вами. Поэтому отдых и успокоение дает мне лишь уединение, при котором я вся здесь нераздельно — я сама и моя вторая часть — вы.
Так мы нашли друг друга и друг в друге обрели себя.
И вот однажды я снова обратил внимание на то, о чем стал уже забывать, — на печальное и пустое выражение ее глаз. Заметил, и снова забыл. А потом уловил опять эту беспредметную тоску во взоре, скользящую поверх людей и вещей.
Беспредметную ли? Я встревожился. Мысленно перебрал все элементы нашего быта. Она никогда не жаловалась… Ничего не просила… Как будто бы все шло хорошо, с каждым днем все лучше и лучше… У нас было немного желаний, но то, что мы желали, оказывалось исполнимым. Уж не жалела ли Иоланта о потерянной свободе? Положа руку на сердце, я отвечал себе «нет», потому что ничем не ограничивал ее в нашем браке, ни одним вопросом, ни одним взглядом. Нет, контроля не было. Неизбежные ограничения вытекали для обеих сторон из добровольно принятых на себя обязательств.
Я начал приглашать гостей, каждый вечер возил жену в театр, дансинги. Вышло хуже: среди веселой суеты еще заметнее казались ее тоскливые взгляды и печальная рассеянность. Я терялся в догадках. Не верил себе, потихоньку наблюдал и снова убеждался в том же: моментами Иоланта напоминала зверька в клетке, маленького и слабого, сознающего невозможность сломать железные прутья и лишь с покорной грустью глядящего вдаль, в недоступные просторы свободы.
— Мадам нездорова, — доложила как-то горничная, когда Иоланты не было дома.
— Что с ней?
— Не могу понять. Она как будто во сне. Ничего не говорит, но… Спросите ее сами.
В тот вечер я был очень взволнован. Иоланта, сидя в кресле, рассказывала что-то. Я видел, какие усилия делает она над собой, чтобы поддерживать разговор.
— Вы больны, Иола?
— Нет.
— Но у вас странный вид.
С выражением отчаяния и тоски она глядит куда-то вверх.
— Я устаю в последнее время.
— Так позовем врача.
Страдальческая гримаса. Умоляющий жест.
— Не надо… Ради Бога.
С этого вечера под предлогом усталости она часами просиживала в кресле, опустив голову на грудь.
Потом ответы Иоланты стали короче. Иногда невпопад. Она уходила в другой мир, из которого возвращалась нехотя и с трудом. Каждый день приносил усиление ранее подмеченных странностей: молчание становилось упорным, попытки добиться ответа и весело расшевелить ее вызывали на глазах слезы. Иногда движения ее казались совершенно машинальными, она выполняла чужую волю, как заведенный автомат.
— Вы больны. Что с вами? — тревожился я.
— Что? — после некоторого молчания, точно с трудом поняв вопрос, отвечала Иоланта. — Больна?
Секунду она глядела на меня без всякого выражения. Потом отворачивалась и лицо кривилось гримасой страдания.
— Оставьте меня, — шепотом отвечала она. — Мне ничего не надо. Я здорова.
И вот настал, наконец, день, когда мучительная непонятность выяснилась. Утром кое-как горничной удалось поднять Иоланту с постели, накинуть халат и усадить в кресло. Но вечером, когда я вернулся, она с испуганным видом прибежала ко мне.
— Мадам очень плохо.
Мы поспешили в спальню. Я рванулся вперед с вопросами, но взглянул на жену — и остановился молча: это уже не была Иоланта.
— Скорее, Анна! Позовите доктора!
— У нас во дворе живет молодой врач… Может быть, его?
— Все равно. Только быстро, не теряйте времени.
Врач оказался сухощавым парнем с загорелым веснушчатым лицом и непослушными вихрами выцветших волос. Он был °Дет в пыльный и мятый спортивный костюм.
— Извините, я прямо со стадиона, — возбужденно начал он, Энергично тряся мне руку и заметив мой взгляд, скользнувший по его одежде. — Грандиозный скандал: «Славия» всыпала «Спарте» восемь на три! Ну и дела, пане!
Он натянул белый халат.
— А виноват Ванэк: два раза промазал у самых ворот.
Вздохнул. Лицо поблекло.
— Так что у вас болит?
— Нездорова моя жена, пожалуйте сюда.
Откинув голову на кожаную подушку, Иоланта неподвижно сидела в большом и глубоком кресле. Ничего не видя. Глаза уперлись в потолок.
Точно ожидая приговора на жизнь или смерть, я, затаив дыхание, следил за врачом. Он пробежал глазами по золотистому телу, на груди и бедрах облитому прозрачным шелком розового белья — в рамке обширных складок черного тяжелого халата оно казалось тоненьким букетом цветов, — исподлобья покосился на меня и взял бессильно лежавшую маленькую руку.
— Раз… два… три… — бормотал он, подсчитывая удары пульса. Вдруг его лицо просияло. С надеждой я рванулся вперед.
— В последнем хафтайме Годный лбом взял три мяча. Представьте-ка: три мяча, похожие на снаряды тяжелого орудия! Вот это лоб, пане! Что вы скажете?
— Ради Бога, доктор…
Молодой человек потух снова. Тряхнул головой и с казенным лицом повернулся к Иоланте.
— На что вы жалуетесь, уважаемая пани?
Молчание.
— Пульс — нормальный, температура тоже. В чем же дело? — обернулся он к горничной. Та быстрым шепотом сообщила свои наблюдения.
Врач повернулся к больной, внимательно и пытливо разглядывая ее безжизненное тело. Взял себя рукой за подбородок. Задумался. Сосредоточенная мысль светилась теперь в живых серых глазах.
— Ага, рассеянность… выражение страдания… так, так… быстро нарастали, говорите вы… Понятно! Она стала как заводная кукла… да… потом оцепенела… не хочет двигаться… не отвечает на вопросы… Гм, гм…
Минуту он молча стоял перед маленькой больной, не спуская с нее глаз и теребя свой загорелый, сильный подбородок. Потом подошел к столу и стал писать что-то.
— Горничная сейчас же сбегает. Аптека рядом, — тихо сказал я, думая, что врач пишет рецепт.
На бумаге был адрес.
— Позовите пана профессора доктора Крамаржа, — врач НЗ.ЧЗ-Л снимать халат.
— Вы предлагаете консилиум?
— Нет, но… разве вы не догадываетесь, что произошло с вашей супругой?
— Совершенно не понимаю, — сердце у меня сжалось в предчувствии ужасного.
— Здесь случай для психиатра. Пан профессор — наш лучший специалист. У молодой пани, по-видимому, циркулярный психоз.
— Что это такое?
