Идем дальше.
— А это чей дом? — любопытствует Володя Китайский.
— А это не дом. Это «будка», — отвечает Леша Герман.
В ней живет собака?
— В ней не живет собака. В ней живет Ахматова. Пошли по улице поселка дальше, свернули налево и через дюны и сосны вышли к заливу. Искупались. Герман куда-то испарился.
— Ахматова? — вдруг очнулся Володя Китайский. — Анна Ахматова?! — Тут он схватился руками за голову, стал быстро одеваться и, подхватив тапочки в руки, побежал.
— А где Герман? Куда делся Леша Герман?
— Герман меня не интересует, — задыхаясь на бегу, пробормотал Володя и скрылся за соснами и дюнами.
Но Володе не повезло. «Будка» стояла пустая, Ахматовой в Комарове не оказалось.
Вслед за письмом Ирины Александровны получил я новое письмо от Андрея. Написано оно было карандашом, потому что, как писал Андрей, у них с женой «одна ручка на двоих».
«3 августа 57 года.
Дорогой Сашка!
…Мы без дела и ждем утверждения „Двух Федоров и Наташи“ Хуциева. Я просто-таки болен — ищу материал для курсовой и, естественно, не нахожу. Прочел сборник рассказов 1951–1952 гг. издания „Сов. писатель“ 1954 года, который начинается антоновскими „Дождями“. Ну такая мура! Ну ничего, буквально ничего. Ложный психологизм. Ложный, т. к. нет за ним ни социальных, ни верных человеческих отношений. Такая ложь! И не выдумка, а просто ложь, фальшь.
Что меня толкнуло написать тебе? Я вспомнил рассказ Колдуэлла „Теплая река“. А что, если его перенести в нашу действительность? А? Можно интересно поработать… и прыгать надо от простой и ясной мысли, а не от готового сюжета и драматургии. Уж больно хороша мысль у Колдуэлла — да и сюжет ведь гениально прост и лиричен: приезжает хахаль, приезжает переспать с девочкой, встречается с ее отцом, тот рассказывает о своей любви к жене, и хахаль не может с ней быть, как раньше. Он понимает, что любит. Переоценка. Переоценка, вот что интересно. Мысль, железная логика психологии, это интересно. И потом, тепло и нужно.
Ну, пока все, хватит, привет всем, особенно Володе.
Твой Андрей.
Пиши, ради бога, не будь свиньей.
P. S. Кажется, Васька будет сниматься у Хуциева».
Перед самым отъездом в Калининград мне передали еще одно письмо от Тарковского.
«24 августа 57 года
…Я, кажется, нашел материал для курсовой. Это сценарий Мишаткина (он в Одессе) — „Голубь мира“».
В этом длинном, взволнованном и немного сумбурном письме Андрей содержание сценария почти не сообщает, зато излагает перипетии судьбы этого сценария, который куплен московским Научпопом (Студия научно-популярных фильмов. — А. Г.) для синерамы. Но ставить во ВГИКе его можно тоже. И он, Андрей, предусмотрел уже четыре возможных варианта развития событий и постановки сценария!
«Сашка, может, ты несколько оторопел от моего натиска и почти принятого мной решения, зато начнем работать и будем более других подготовлены к съемкам. Целую. Андрей.
P. S. Привет нашим, и персонально — Володе. Вышли адрес, жлоб!
P. P. S. Получил от Мишаткина сценарий. Весь затрясся, как прочел. Гордон — это Каннская вещь! Уже начал писать режиссерский сценарий. Средства скромные (в смысле натуры и павильона). Сегодня перепишу сценарий и вышлю тебе. Машинка будет только вечером.
Да, добавляется еще персонаж: черный облезший кот. Он охотится за голубем, оба солдата прогоняют его. Затем кота убивает миной. Как?»
Сценария я так и не получил, но долго еще размышлял об облезшем коте, подорвавшемся на мине, и финальном вопросе «как?» — в смысле, каково, здорово придумано?! До сих пор теряюсь в догадках: может, этот сценарий был известен Андрону Кончаловскому и по его мотивам он снял фильм «Мальчик и голубь»?
Однако делать курсовую работу нам пришлось совсем на другом материале. Но не это было главным. Главным было то, что практика реально познакомила Андрея с людьми кино, техникой кино, с авантюрным духом этого необыкновенного искусства, где отлично находят себе дорогу самые разные люди — от проходимцев и чудаков до простых кинокарьеристов. То, что он увидел, раззадорило и разозлило его. В нем креп дух несогласия и сопротивления кинематографическому консерватизму. Слишком много рутины и бездарности встретилось ему на пути.
Группа Хейфица переехала на съемки в Калининград — бывший Кенигсберг. Мы в Восточной Пруссии, в городе, где родился великий романтик Эрнст Теодор Амадей Гофман. Кенигсберг страшно разрушен. Руины королевского замка, заваленная обломками стен могила Иммануила Канта, остов знаменитого университета Альбертина, куда изящный, маленького роста Кант ходил читать свои лекции…
Мысли о сотнях тысяч солдат, погибших во время Второй мировой, не давали нам покоя. Но эта поездка сослужила Китайскому добрую службу. Спустя несколько лет он вместе с однокурсником, немцем из ГДР Хельмутом Дзюбой, снимет в разрушенном Кенигсберге свою курсовую работу «Из пепла».
Незабываемый пятьдесят седьмой
А мне между тем позарез нужно было в Москву. «Зачем?» — спрашивали. Не объясняю. Нужно, и все. «На фестиваль, наверное?» — «Нет, не на фестиваль!» В общем, отпустили. Я ехал в Москву «зайцем» — (денег не было), всю ночь прохаживаясь по вагону, но больше стоял в тамбуре у окна, а в критических случаях прятался в туалете.
А в Москве событие грандиозное — Первый Московский международный фестиваль молодежи и студентов. Москва вымыта, вычищена и украшена всеми цветами радуги.
Груды голов, затылков, грудей. Это в Бутырках бреют блядей… — писал Андрей Вознесенский.
Весь КГБ на ушах, проститутки отловлены, обриты и отправлены подальше от фестивального города — молодежь у нас вся как есть прогрессивная! Милиция надела белоснежную форму, и грянула музыка. Впервые в своей истории столица увидела на улицах такие толпы гостей. Африканцы в цветных бубу, арабы в белых разлетающихся бурнусах, тибетские монахи в оранжевом, индийские девушки в цветных сари, малийцы в шапочках, и несть им числа!
Я шел к Марине, сестре Андрея, однако перейти Садовое кольцо оказалось невозможно. Стройными рядами шли делегации студентов, ехали машины, наполненные маленькими смуглыми людьми в экзотических одеждах, механически махавшими флажками. Видно, они ехали уже несколько часов: из машин доносились тонкие усталые возгласы: «Ми-и-и-р! Ми-и-и-р!»
Мне же нужно было видеть Марину. Это началось еще с весны, со дня рождения Андрея. Чувства мои полыхали, «крыша поехала», как сейчас говорят. В голову лезли какие-то правильные книжные мысли: «Хочу быть ответственным за жизнь другого человека; хочу сделать ее счастливой и вообще хочу новой жизни и еще чего-то такого, что не объяснишь». Ни днем, ни ночью не могу найти покоя, все о чем-то думается, мечтается. Но понимаю же, что грезы эти никак не соотносятся с реальностью — жить вдвоем нам негде, снимать комнату — нет денег. И главное, что об этих моих планах не знает и не ведает сама Марина… Словом, в тот мой приезд мы с ней встретились два раза, просто гуляли в фестивальной толпе, разговаривали… И я уехал ни с чем в Ленинград, потом вместе с группой в Калининград и в Ялту.
