Недавно он обратился к д’Аффри с тем, чтобы через него получить разрешение где-нибудь жить.
Господин д’Аффри написал маршалу Бель-Илю341, который ответил, что если бы король (Людовик XV) хотел строго судить графа Сен-Жермена, он бы его предал суду как государственного преступника. Но поскольку Его Величество король хотел проявить милосердие, он лишь приказал д’Аффри "не иметь никаких с ним сношений, ни под каким видом, т. е. не писать, не отвечать на его письма, не допускать его к себе".
Итак, граф Сен-Жермен находился то в Гааге, то в Лейде, то в Амстердаме — в зависимости от случаев. Зато неунывающий Казанова утверждает, что видел его в Париже, и вот придуманная им сцена: он гулял по Болонскому лесу вместе с госпожой д’Юрфе, и беседовали они о планетных ангелах. "Мы возвращались к экипажу, как вдруг Сен-Жермен предстал перед нашими глазами. Как только он нас увидел, он повернул вспять и затерялся в боковой аллее. Я спросил: "Вы видели? Он работает против нас, но наши духи заставили его дрожать". — "Я удивлена. Завтра же схожу в Версаль, доложу об этом герцогу Шуазелю. Интересно, что он об этом скажет…". На следующий день я узнал от госпожи д’Юрфе остроумный ответ Шуазеля: "Я не удивлен, поскольку всю ночь он провел в моем кабинете"342. Может быть, ответ герцога Шуазеля и остроумный, но он лишает анекдот достоверности.
Другой инцидент, на этот раз неопровержимый, имел место в Гааге где-то в конце 1761 г. Некий Жакотэ пришел к д’Аффри, и "утверждал, что граф Сен-Жермен прячется в Амстердаме, и он может его выдать"343. Сначала французский посол поверил Жакотэ на слово, но затем, узнав, что Сен-Жермен находится в Гааге, понял, что Жакотэ — мошенник, тем более что его разыскивали два уважаемых амстердамских торговца, Кок и Ванги-енс, по просьбе вдовы кавалера Ламбера. Это была своеобразная месть Жакотэ против друзей графа Сен-Жермена.
Спустя шесть месяцев, 22 марта 1762 г., д’Аффри информировал Шуазеля о том, что "под именем господина Ноблэ, амстердамского торговца, граф приобрел землю, названную Хуберг, в провинции Гельдре, купив ее у графа Велдерена и заплатив пока еще только 30 тысяч французских франков"144.
Господин д’Аффри спросил у министра, должен ли он преследовать графа, или оставить его в покое. Нам ответ Шуазеля неизвестен, однако, вероятно, он выбрал второй вариант.
Граф Сен-Жермен жил в маленьком голландском городе Юббергене, недалеко от немецкой границы, в нескольких километрах от Неймегена. "В своем доме он оборудован пространную лабораторию, в которой пропадал целыми днями, работая над красящими веществами. Утверждают даже, что администрация города Амстердама выразила желание приобрести эксклюзивное право на его открытия, но он отказал, не желая отдавать предпочтение какому-нибудь городу или провинции. Он оказал большую услугу Гронсвельду — помог ему в приготовлении красок для фарфоровой мануфактуры в Вееспе, близ Амстердама"345.
К тому же граф приобрел несколько сельскохозяйственных угодий близ Зютфена, и можно было полагать, что его приключенческая жизнь завершилась и он обосновался в Соединенных Провинциях.
Как бы химические опыты ни захватывали его, он все же поддерживал интенсивную переписку со всеми европейскими странами, особенно с Францией, где у него остались самые дорогие друзья.
Шутки ли ради или для того чтобы поставить точку над i в гаагской истории, Шуазель написал д’Аффри 4 августа 1762 г.: "Мы наказали так называемого графа Сен-Жермена за его наглость и самозванство, и пусть теперь этот авантюрист сам усугубляет опалу, в которую мы его ввергли"346.
Моральное удовлетворение, испытанное Шуазелем, было для него "лебединой песней": на следующий год он не был уже министром иностранных дел, тогда как граф Сен-Жермен возобновлял свои путешествия по Европе и был везде принят с честью и уважением.
Девятая глава
ПОЯВЛЕНИЕ В РОССИИ
Вероятно, именно весной 1762 г. имела место поездка графа Сен-Жермена в Россию.
После смерти императрицы Елизаветы, случившейся в декабре 1761 года, Россией правил Карл-Петер-Ульрих — принц Голштейн-Готторпский — под именем Петра III. В жилах этого принца текла кровь Петра I и Карла XII.
С самого начала своего правления Петр III настроил церковь против себя, предпочитая лютеранскую веру православной. Затем, следуя плану Петра I. он начал секурилизацию церковных земель. Петр III пытался заставить священников одеться по моде лютеранских пасторов, не последовал установленному обряду и не короновался в Москве347. Наконец, он нажил себе врагов в армии новшествами, введенными в подражание Фридриху И, перед которым он преклонялся. Тогда, умело используя слухи, противники настроили народ против него.
В отличие от него, его супруга, немецкая княгиня, при бракосочетании крещенная в православии Екатериной, отождествляла себя со своей новой родиной. Ловко и расчетливо, опираясь на свой большой ум, она решила захватить власть. Для этого она сумела привлечь религиозных деятелей на свою сторону и пригласить нужных ей людей. Таким образом, постепенно Екатерине удалось собрать вокруг себя сторонников, которые и привели ее к престолу348.
Самое странное в этом перевороте то, что он произошел без всякого сопротивления и без применения силы.
Сразу прервем всякие пересуды о возможном участии графа Сен-Жермена в трагической судьбе Петра III: к этому времени графа уже не было в Санкт-Петербурге — "он уже уехал"349. К тому же у него не было никаких сношений с Екатериной II. Добавим, что, согласно исследованиям, проведенным в официальных изданиях того времени, "его имя нигде среди прочих не цитируется"350.
Граф приезжал в Санкт-Петербург по просьбе своего друга — известного итальянского художника графа Петра Ротари351. Граф жил в Графском переулке, около Аничкого моста, на Невском, недалеко от царского дворца.
Петр Ротари — давний знакомый графа — был из Вероны. После того как он объездил всю Европу и собрал огромное состояние, он приехал в Санкт-Петербург по приглашению императрицы Елизаветы в качестве придворного художника. С помощью своих учеников Петр Ротари нарисовал с 1757-го по 1762 г. около трехсот портретов самых очаровательных придворных дам352.
Граф страстно любил искусство и хотел бы достичь мастерства, но сомневался в своих возможностях. "Однажды в большом Берлинском парке он увидел слепца, мастерски играющего одновременно на двух старинных гитарах, из которых он извлекал гармоничные звуки, такие удивительные, что, казалось, они исходили не из инструментов, а откуда-то еще, и художник воскликнул: "Этот человек достиг большего, чем я. Он в своем искусстве единственный, а впереди меня есть и Каррачи и Гуиди"353.
