Ни в политике руководства ГДР, ни в позиции руководства СССР по отношению к ситуации в важнейшей союзной стране в Европе изменений не наступало, а если они были, то носили отрицательный характер. Например, в ноябре 1988 года было запрещено распространение в ГДР дайджеста советской прессы на немецком языке «Спутник». Опубликованное в печати ГДР официальное сообщение министерства почт и телеграфа республики на этот счет гласило: «Журнал «Спутник» удален из списка доставляемых по почте изданий; он не вносит вклада в укрепление германо-советской дружбы; напротив, он публикует искажающие историю материалы»[43]. В январе 1989 года последовали новые инциденты в рамках траурных мероприятий, посвященных гибели Карла Либкнехта и Розы Люксембург, – на этот раз в Лейпциге, который постепенно превращался в средоточие сил внесистемной оппозиции.
Кризисы никогда не приходят внезапно. У них всегда есть предвестники. По-настоящему слеп не тот, кто не видит, а тот, кто не хочет видеть. «Демонстрации по понедельникам» в Лейпциге, которые в сентябре 1989 года открыли процесс крушения ГДР, не были первыми в своем роде – предупредительные сигналы поступали заблаговременно. Но никто не захотел (или не смог) принять их к сведению.
Обычно считается, что та часть Берлина, которая до 1990 года продолжала оставаться оккупированной тремя западными державами территорией, была безусловным злом для ГДР и СССР, поддерживавшего восточногерманское государство. Это действительно было так, пока бушевали бури холодной войны и открытая секторальная граница в Берлине подпитывала у западных держав иллюзию, будто со временем удастся взорвать ГДР изнутри или «обезлюдить» ее. Возведение стены и начавшаяся затем разрядка международной напряженности, включавшая в себя постепенную нормализацию отношений между обоими германскими государствами, изменили роль Западного Берлина. Оставаясь формально «фронтовым городом», он превратился одновременно в своеобразный термометр, показывавший изменения температуры отношений между Востоком и Западом. Более того, Западный Берлин стал своего рода площадкой для конструктивного обмена мнениями между державами-победительницами Второй мировой войны.
По мере того как германские государства набирали силу и их влияние в рамках соответствующих военно-политических блоков росло, у четырех держав укреплялся интерес к непосредственным контактам друг с другом по германским делам и прежде всего по вопросам, касающимся обстановки вокруг Западного Берлина (даже если эти контакты вызывали порой глухое недовольство у тех и у других немцев). Три группы соображений сближали позиции сторон. Во-первых, сохраняющаяся нерешенность германской проблемы, вследствие чего в соответствии с Потсдамскими соглашениями державы-победительницы юридически продолжали нести ответственность за Берлин и Германию в целом (это положение безоговорочно признавалось ФРГ и – с некоторыми оговорками – ГДР). Во-вторых, совпадение германо-германской границы с линией водораздела между НАТО и Организацией Варшавского договора многократно увеличивало потенциальную опасность инцидентов на этой границе, возможность которых нельзя было исключать в связи с наличием множества конфликтных моментов в отношениях между ФРГ и ГДР. В-третьих, нарастающая интенсификация германо-германских отношений, о ряде аспектов которых немцы предпочитали не информировать даже самых близких союзников, грозила потерей контроля над ситуацией со стороны сверхдержав. Все подводные течения, придававшие обстановке в центре Европы сложный и многослойный характер, соединялись в Западном Берлине в единый поток, делая этот город и пороховой бочкой континента, и одновременно перспективной точкой для контактов, которые могли и должны были подготавливать принимаемые на более высоком уровне принципиальные решения в области европейской безопасности. Состояние конфронтации в Европе чем дальше, тем больше не устраивало европейцев – всех европейцев.
Рональд Рейган не мог игнорировать эту сторону дела, хотя его уже упоминавшееся выступление у Бранденбургских ворот отнюдь нельзя было назвать служащим разрядке. Он был вынужден включить в свою речь конструктивные элементы. После пассажа о стене и снова обращаясь к Горбачеву, президент США призвал: «Давайте еще больше откроем Берлин для всей Европы, Восточной и Западной. Расширив жизненно важный доступ к этому городу по воздуху, мы сможем сделать коммерческие полеты на Берлин более удобными, выгодными и экономичными. Мы уже видим тот день, когда Западный Берлин станет одним из важнейших центров воздушного сообщения во всей Центральной Европе». Надо, впрочем, признать, что Рейган постарался обставить свой демарш такими оговорками, которые до предела затрудняли положительную реакцию на него. Предложение о расширении воздушного сообщения было помещено в контекст «расширения связей ФРГ с западными секторами Берлина», против чего возражали и ГДР, и СССР. Кроме того, Рейган сформулировал ряд проектов, реализация которых требовала согласия ГДР (проведение международных конференций в обеих частях города, обмен молодежью между Западным и Восточным Берлином, организация совместных спортивных мероприятий), ни словом не упомянув о восточногерманском государстве. Речь у него постоянно шла только о США и «их друзьях» англичанах и французах, с одной стороны, и Советском Союзе, с другой. Как будто ГДР просто не существовала[44]. Разумеется, подобная постановка вопроса не могла быть приемлемой ГДР и, следовательно, для Москвы. Немудрено, что первая реакция советской стороны на речь Рейгана сводилась к тому, что все это – чистая пропаганда и потому не заслуживает внимания.
Однако в последующие месяцы западногерманская и западноберлинская печать то и дело возвращалась к «берлинской инициативе» Рейгана, намекая на то, что три западные державы и ФРГ готовят дипломатический демарш с целью попытаться добиться ее реализации. Это подтверждали в беседах со мной представители западных администраций в Западном Берлине (поддержание рабочих контактов с ними, а также с немецкими властями города входило в сферу моих служебных обязанностей). Постепенно сложился пропагандистский термин «берлинский воздушный перекресток» (Luftkreuz Berlin), который должен был передать суть американского плана – это название начинает фигурировать в моих записях с сентября 1987 года. Становилось ясно, что проблема воздушного сообщения с Западным Берлином попала в речь Рейгана не случайно, что в ее продвижении заинтересованы серьезные экономические круги, в том числе западногерманские (прежде всего мощная западногерманская авиакомпания «Люфтганза»), которые через свои каналы оказывали давление на западное политическое руководство. Разумеется, если бы стремление «Люфтганзы» участвовать в приносящем солидную прибыль воздушном сообщении с Западным Берлином расходилось с интересами трех держав, то оно так бы и не вышло из разряда благих пожеланий. В частности, западные авиакомпании совсем не огорчались по поводу отсутствия немецкой конкуренции в этой сфере. Однако у трех держав были свои причины считать желательной некоторую модернизацию существовавшей организации авиарейсов на Западный Берлин.
