Рашид + Оля
Ветер нам поет и зовет нас в горы,
Вечер сладким вином смешит.
Если небо стало для нас забором,
Напишу на нем: «Оля + Рашид».
А в книге регистрации мог бы расписаться
Таракан с чернилами на усах.
Стопроцентный брак допускают в ЗАГСах,
Но любовь вершится на небесах.
Дырочки прожгу — пусть в них звезды светятся,
Да не в огороде, а во саду.
У любви — двенадцать братушек-месяцев,
А луна сестренкою на меду.
Лезут космонавты в созвездие Девы,
Ищут теплых лет да долгих котлет.
Но чтобы жить на свете одним припевом,
Каждый должен выдумать свой куплет.
Дай нам, Боже, хлеба и дай нам соли!
Дай нам, Сатана, табаку-вина.
Напишу куда надо «Рашид + Оля»,
Будет эта пара любви равна.
Пусть они идут босиком по лестнице,
Муж идет с невестой, с женой — жених.
У любви — двенадцать рогатых месяцев,
Да луна-пастушка всегда при них.
Вот тебе кино! погляди на рублики!
Съемка урожая — себе в убыток.
Ведь любой народный артист без публики —
Это кинокамера скучных пыток.
Первый класс не спорит с чужими школами,
А любитель сладкого пусть поймет:
Только тот, кто честно искусан пчелами,
Знает, что такое хороший мед.
Пусть на этой ленте рубли повесятся.
Каждому усилию — по плоду.
У любви — по кадру — двенадцать месяцев,
И луна, как лампа, на всем году.
Я не знаю имен. Кто друзья, кто враги,
Я здесь свой или гость, или, может быть, я здесь в плену…
Подымите мне веки.
Подошли с двух сторон. Навалились плечом.
Горячо. По спине течет пот.
Но вот кто-то, тихо смеясь, объявляет мой ход.
Подымите мне веки.
Я не вижу мастей. Ни червей, ни крестей.
Я никак не могу сосчитать наугад, сколько карт у меня на руках.
Подымите мне веки.
Это кровь и вино, это мясо и хлеб.
Почему так темно? Я, наверно, ослеп.
Подымите мне веки.
Фрагмент интервью, данного А. Башлачевым весной 1986 года Б. Юхананову и А. Шипенко для спектакля «Наблюдатель».
Б.: Если говорить о явлении субкультуры, явлении рок-н-ролла… По всей стране, в каждом городе есть свой коллектив, который что-то делает. И удивительно — нет плодов. Растут деревья, все что-то выращивают, поливают, и практически нет плодов. Явление рок-музыки — гигантское явление, все захлестнуло, волна за волной идет. Плодов никаких, три-четыре имени, может быть, пять-шесть. И эти люди, на мой взгляд, исключают явление рок-культуры. Они не поддерживают его — просто исключают, зачеркивают, потому что оказывается, что все остальные занимаются беднейшей по содержанию и нелепой по сути деятельностью. Почему? Потому что люди не задают себе вопроса — «зачем?», люди задают себе вопрос — «как?». Да как угодно, в каких угодно формах! Но они постоянно уходят от вопроса «зачем?». Потому что, стоит только задать его себе, как оказывается, что король-то — голый. Его даже чаще вовсе не оказывается. Мы путаемся в рукавах чужой формы без конца. Я подхожу к музыке безусловно с точки зрения литературной, с точки зрения идеи, цели, прежде всего. И, вероятно, я все-таки отвечаю себе на вопрос «зачем?». Это главный вопрос. А на вопрос «как?» можно отвечать без конца. И любая форма прекрасна, прекрасна там, где она должна расти, где у нее есть корни. Каждую песню надо оправдать жизнью. Каждую песню надо обязательно прожить. Если ты поешь о своем отношении к любви, так ты люби, ты не ври. Если поешь о своем отношении к обществу, так ты так и живи. А все остальное — спекуляция.
Спекуляция на чужих формах, до которых дошли твои старшие товарищи, доехали до каких-то вещей, до каких-то оборотов, и вот ты тоже начинаешь тянуть это дело. Зачем? Это все соблазн, великий соблазн. Конечно, когда какие-то люди так здорово все делают, хэви, хард, все что угодно… Действительно интересно, и все готовенькое. И на готовенькое люди идут. Но нельзя оправдывать слабость мелодий, текстов, идей, или отсутствие их полнейшее тем, что это якобы рок-поэзия, якобы рок-культура, и вы в этом ничего не понимаете, это совершенно новое явление. Если это искусство… хотя «искусство» тоже термин искусственный. Искус… Если это естество, скажем так, то это должно быть живым. И с точки зрения естества, авторского естества, не выдерживают никакой критики большинство групп, которые я, например, вижу в Москве, хожу вот на концерты. В Ленинграде точно так же, в других городах — тем более, потому что провинция у нас не понимает, не чувствует своей души, своих особенностей. Как весь этот русский рок так называемый до сих пор не чувствует своей души, своего назначения, своей идеи. Я в Сибири, например, встречаю безусловно талантливых людей, которые не понимают сути своего таланта и пытаются его облечь в чужие для них формы. То есть они шлифуют свой талант, но совершенно не те грани, они вычесывают его. Их слепит… Их слепит то, что привлекает их в западной музыке. Но каждый человек индивидуален. Каждый человек — удивительная личность сам по себе — если он пытается понять свое место и поставить себя на это место. Вложить свою душу, а не чужую, не заниматься донорством, пить чужую кровь и пытаться пустить ее по своим жилам. Ничего хорошего из этого, как правило, не выходит. У нас сложная ситуация в музыке. Если бы мы были обеспечены студиями, возможностью выпускать пластинки, возможностью переводить идеи в продукцию… Но это другой вопрос.
Ю.: Но это связанные вещи.
Б.: Да, это такая сложность, которую, на мой взгляд, не удалось преодолеть никому. Либо тебе тратить энергию на то, чтобы что-то купить, чем-то зарядиться, либо… Или тебе на сторублевом «Урале» что-то делать, или на акустической гитаре. Такая проблема. И получается как-то или одно или другое. Мы постоянно лежащие боксеры. Как только пытаемся привстать, опять посылают в нокдаун. Но это не нокаут. Раз кто-то пытается встать, до нокаута еще далеко, и, наверное, нокаута не получится никогда. В рок-музыке еще достаточно много пороха, я бы даже сказал, сырого пороха, который нужно еще сушить. А чем сушить? Чем угодно, своими словами, сухими дровами. Вот. Понять, чем его сушить. А без него пуля опять же не полетит.
