- Сядь, Кузьма Данилыч, как же говорить буду с тобой, если ты на полу валяешься?
- Сват! Нет краше твоей горлинки. Не сойду с этого места, умру тута, если отказом зашибешь насмерть.
Вспомни, как встретился мне с дочкой-то почесть грудной?
С тех пор и я глаз не сводил с нее, любуясь. - Кузьма лег, и из кармана выглянула бутылка. - А не умру тута в тепле, пойду в проруби утоплюсь.
- Горячий ты, Кузьма Данилыч, вода закипит в проруби.
Дверь распахнулась, из сеней, подтолкнутый в спину Фненой, споткнувшись о порог, вошел Автоном. Даже забыл сразу поздороваться с хозяевами приковал к себе внимание изображавший на полу мертвого отец.
- Падай в ноги нашему благодетелю! - голос ом воскресшего повелел Кузьма.
Враз взговоршю в Автономе часто находившее на него шутовство. Он поклонился бабе Кате, Максиму Семноновичу и повалялся рядом с отцом.
- Ну, чего с ними поделаешь? - совсем оробела баба Катя. - Впдно, судьба.
Тут очутилась в избе Фиена, уткнулась лбом в пол рядом с деверем. Неслышный смех сотрясал ее тело.
- Кузьма Данилыч, вставай, садись за стол. Автоном, Феня, вы-то почему пол метете? Он выпил, а у вас голова вкруговую? - сказал Максим Отчев.
Сели на лавки с невинным видом. Максим помялся: молода дева. Кузьма ответил, что сватаются всегда за молодых. Рожь косишь с прозеленью, да в крестцах доходит.
Но когда запросили большую кладку за невесту, Кузьма снова захмелел, закосноязычнл, понес такую чепуху, вроде того что готов запрячься в сани и кругом улиц покатать свата. Сошлись на шубе с лисой, полушалке ы туфлях. Из сепен с четвертью рыковкп вошел отец Фяены Карпей Сугуров. И родня стеклась быстро. Начался маленький запои.
13
Под вечер Максим Отчев обменял в ближайшем к ХлеСовке Калмык-Качаргннском отделении совхоза три мешка простой пшеницы на сортовую, потолковал с заведующим о политике и деревенских новостях, заехал к вдове Цевневой, жившей с семнадцатилетним сыном Тимкой в небольшой чистенькой избенке напротив конного двора.
- Ну, кума Ольга, крестницу твою замуж выдаем.
Будь посаженой матерью. А когда моему крестнику Тимофею подоспеет жениться, я посаженым отцом буду.
- Дай бог ей счастья. Смиренная она, сердечная, любвеобильная. - Ольга перекрестила тонкое, большеглазое лицо, потуже завязала черный платок, подбирая седеющие волосы.
Полезла было рогачом в печь за щами - угостить кума, но Отчев остановил ее.
- Марька души в тебе не чает. кума.
Ольга Цевнева согласилась проводить под венец крестницу, только чтобы все было по старому закону.
Когда Цевневы жили в Хлебовке, Марька часто навещала свою крестную мать, вместе со вдовами и Пашкоймонашкой распевала псалмы и духовные стихи. Смиряли вдовы тоску, оплакивая погибших на войне и умерших о г сыпняка и голода мужей и детей. Одну зиму Тпмка, сын Ольги, читал им проникновенно нараспев Евангелие на церковнославянском языке, потом вышел из послушания.
подружившись с Захаром Острецовым. То в центральную усадьбу совхоза, то в Хлебовку ходил на разные собрания в любую погоду - ни дожди осенние, ни бураны и выош.
ни вешнее раздополье не удерживали парнишку. Однажды мать подняла на него руку - наотрез отказался поптп з церковь в канун светлого воскресения Христова. На завалинке снял сапоги, стянул через голову сшитую матерью из своей подвенечной кофты белую рубаху, просунул вместе с пасхой в худое окно. Молившаяся перед лампадой мать поднялась с колен, велела сыну войти в дом. За руку швырнула от порога к печке и давай хлестать рубахой по лицу. Не уклонялся, лишь чуть покачивалась светло-русая голова да в глазищах вспыхивал стыд за нее, за мать. Так и поутихла под его взглядом, опустилась на лавку, как повялая, слышала неотразимо властное и ласковое внушение сына не давать впредь волю рукам, не унижать себя и его. И не сразу заметила очутившегося в избе кума Максима с бараньей лопаткой принес к празднику. Послушал он Ольгу да и посоветовал ей отпустить Тимку на все четыре стороны, все равно крестьянствовать не станет.
- Пашем мы с ним летось, а он - в одной руке хворостина, в другой книжка. Заглядится в книжку, далеко убредет от быков. Кричу ему: "Тимка, куда же ты качнулся? Ежелп бы быки не знали борозды, пошли бы за тобой, знаешь, какие бы вензеля прочертили плугом по полю?"
За два года Тимка закончил сельскохозяйственную школу в Ташле, забрал мать и перешел в ближайшее к Хлебовке Калмык-Качаргинское отделение совхоза пасти косяки конского молодняка. Только зимой и жил при матери, когда лошадей на сено ставили, лето же все напролет пропадал пропадом с конями на выпасах, лишь по субботним предвечерьям, гарцуя на своей Пульке, наезжал домой побаниться, книжки новые взять. С чисто материнским вроде бы удивлением и восхищением расказывала Ольга, как Тимша летом пасет коней ночь напролет. С коЕЯ он почти не слазит. На заре засыпает, хоронится от жары в кустах таволги, а Пулька щиплет траву кругом него. Увидит пешего или конного, будит парня ржанием, а то мордой толкает пли зубами тянет за полу. А еще у Тимки вернее коня - багряный пес Голован. Кутенком подобрал, за пазухой возил, пока пес не наловчился поспевать за конем. И прячется Тимка на Пульке проворно:
глядишь - сидит, моргнул - его нет, хоть конь рысит.
Где? Сбоку или под животом, а то и под шеей. Как ласка, верткий. Б такого даже меткий стрелок не попадет, шутят некоторые.
Не по душе пришлась Отчеву дурацкая шутка, но расспросами не стал тревожить куму.
- Парнишка молодой, да ранний, глянется мне, с головой, смелый. Ей-ей, кума, усыновил бы я крестника али в зятья с годами взял, пе будь он себе на уме. А то моя Катюха заладила девчонок катать. Сей на ветер, корми для чужих, а сами одинокими старость докоетыливай.
Отчев уже надел мерлушковую шапку, взялся за скобу двери, изготовившись двинуть плечом, но что-то недосказанное удерживало его.
- Ладно, Ольга, молви Тимке, пусть на девишипк пыпче придет.
Цевнева покачала головой в горестном сомнении:
- Если венчать в церкви, Тимша глаз не покажет на свадьбе. Я уж и перечить-то ему сил не имею. Иной раз целый день, пока он на работе, готовлюсь слово божье вложить в его сердце, а гляну в глаза, так вылетает все из памяти, как дым из трубы. Пока под ноги смотрю, гозурю что-то складное из Писания, но тянет мепя поднять глаза. А вылуплю свои зснкц глупые - шабаш, его словами начинаю говорить. Непонятный он, и болнт мое сердце об нем, уж так болит... Да вот он сам идет! - воскликнула Цевпева, глядя на проталинку окна одним глазом, прижмурив другой. Засуетилась, усадила Отчева на лавку иод книжную полку и, улыбаясь, открыла дверь.
Вошел Тимка в просторной, не по росту, ватной фуфайке, подшитых валенках, окованных льдом, - чистил прорубь на водопое. Сняв шапку из сусликов, он разделся, сбил с валенок лед, поставил их на печь; вымыл руки - длиннопалые, костлявые, и только потом поздоровался с Отчевым, пристально глянув в лицо его, будто взвесил душу на ладони. Был он на изроете, даже чуть повыше матерого и крепкого Максима, но костляв и жидковат, с тяжелыми темными глазами на худом, асимметричном лице - от левого уголка рта по нижней челюсти краснел шрам, зазябший на морозе. Прошлой слякотной осенью отгонял волков от конского молодняка, конь со скользкого пригорка упал через голову, Тимка ударился лицом о камень. Вгорячах вскочил, уткнулся подбородком в ладони, а когда отвел руки, увидал полную пригоршню кровк.
