Но позволено ли народу развивать, по крайней мере, те силы, которые заложены в нем для расширения торговой и промышленной деятельности? Ни в коем случае! Недостойное желание — хотеть наделить Индию крупными мануфактурами! Это означало бы нарушение Дхармы других людей. Преступно также вывозить свои произведения и ввозить произведения других. Ибо «прозелитизм противоречит принципу Свадеши». И отсюда логическое следствие этого закона (само собою разумеется, для европейца): не следует экспортировать_ни своих продуктов, ни своих идей! Если Индия была тяжко унижена в ходе своей истории, так это в целях искупления давнего преступления ее предков, которые вели торговлю с Египтом и Римом, преступления, повторенного всеми поколениями, действовавшими неисправимо по примеру стариков. Пусть каждая сторона, всякий класс исполняет свое собственное назначение, живет своим собственным богатством и своими традициями!
«Будем избегать близости с теми, чьи социальные обычаи отличны от наших. Не следует переплетать свою жизнь с жизнью тех людей или народов, идеал которых не гармонирует с нашим… Всякий человек — ручеек. Всякий народ— река. Они должны течь по своему руслу, прозрачные и неоскверненные, пока не достигнут широкого моря своего спасения; там они сольются все вместе».
Здесь — национализм справляет свой триумф. Самый откровенный. Самый узкий. Оставайтесь дома! Закройте все двери! Не изменяйте ничего! Все сохраните у себя! Ничего не продавайте на сторону! Ничего не покупайте! Очищайтесь! Ведь это же евангелие средневековья, евангелие заточивших себя в монастырь монахов.[94] И Ганди с его великим сердцем позволяет связать с ним свое имя!
Понятно содрогание, какое испытывает Тагор перед этими фанатиками реакционного национализма, притязающими на то, чтобы остановить ход веков, посадить в клетку вольную мысль и сжечь все мосты, ведущие на запад.[95]
Но в действительности, это вовсе не истинная мысль Ганди. Он собственноручно пишет Тагору:. «Свадеши — весть, посланная миру» (следовательно, он считается с миром, он не отвергает «прозелитизма»). «Отказ от сотрудничества направлен не против Запада. Он направлен против культа материальных благ и против эксплоатации. слабых, являющейся его следствием». (Следовательно, он борется только против заблуждений Запада и работает на благо Запада). «Это отступление, но отступление домой» (отступление временное, чтобы собрать свои силы, прежде чем отдать их на служение человечеству). «Индия должна научить жить прежде, чем научить умирать за человечество»…
Ганди отнюдь не отказывается от сотрудничества с европейцами, но при условии, что они присоединятся к тому относительному идеалу, который он указывает всем людям.
Эта истинная мысль Ганди бесконечно шире, человечнее, универсальнее,[96] чем идея евангелия, опубликованного под его эгидой.
Но чему же он дал этому евангелию свое имя? Почему позволил заключить свой величественный идеал, открывавшийся всему миру, в тесные границы индусского теократизма? Страшные ученики! Чем целомудреннее они, тем мрачнее. Да избавит бог великого человека от друзей, способных постичь только часть его идей! Превращая ее в непреложный закон, они разрушают благотворную гармонию его живой души!
Но это не все. По крайней мере, его ближайшие ученики, что живут рядом со своим учителем, овеяны все-таки его нравственным благородством. Но те, что являются учениками его учеников, и все прочие, и народы, до которых доходит лишь искаженное, эхо его слов, что останется у них от его учения о внутреннем самоочищении и творческом самоотрицании? Только самое внешнее, наиболее материальное мессианское ожидание прихода Свараджи через применение пряжи! Отрицание прогресса! Fuori Barbari! Тагора тревожат не без оснований насилия, которые апостолы непротивления злу насилием (и Ганди сам в том числе) совершают, правда не в отношении людей, но в отношении предметов Запада. Ганди, правда, осторожно замечает, «что откажется от участия в борьбе, если почувствует в ней злобу против англичан», что нужно любить и. тех, с кем борешься, что надо ненавидеть только их неправые дела, «ненавидеть сатанизм, любя сатану».
Но это слишком тонкая игрa мысли для ума народа. Когда на каждом конгрессе вожаки движения с такой пламенной горечью вспоминают преступления англичан и их вероломство, убийства в Пенджабе и Калифат, тогда гнев начинает биться за плотиной, и горе, если эта плотина прорвется! Когда в августе 1921 г. Ганди взирает на костры драгоценных тканей в Бомбее и отвечает на горькие мольбы Эндрьюса, друга Тагора, своей Этикой разрушения,[97] он верит, что «отвращает гнев народный от людей и переносит его на вещи». Но он не замечает, что гнев народа развязывает себе руки, и подумывает: «Да, сперва примусь за вещи! Потом за людей!» И Ганди далек от мысли, что в этом же самом Бомбее через какие-нибудь три месяца народ станет убивать людей. Он слишком свят, слишком чист, слишком чужд животных страстей, притаившихся в человеке. Он не думает о том, что эти страсти тут же рядом с ним, что они прислушиваются к нему, ловят его слова. Тагор, человек более проницательный, замечает неразумие сторонников «Отказа от сотрудничества», которые, напоминая беспрестанно народу провинности, совершаемые Европой, в Невинном неведении думают, что исповедуют непротивление злу, вливая в народную душу яд, который вызовет насилия. Никакие сомнения не тревожат этих апостолов, сердцам которых чуждо насилие. Но кто борется за дело, должен прислушаться к сердцам других, а не к своему собственному. Чтобы сдержать толпу, народу недостаточно нравственных приказов даже Ганди. В одном только случае народ мог бы подчиниться им, не посягнув на суровую дисциплину своего учителя: для этого учитель должен объявить себя богом, как тайно намекают ему те, что представляют его в образе Шри-Кришны. Но чистота Ганди и смирение его отвергают эту мысль.
И потому одиноко звучит голос целомудреннейшего из людей над рокотом людского океана. Сколько времени еще будут прислушиваться к нему? В ожидании этом — величие и трагизм!
Весь 1921 г., в течение которого движение развертывалось все быстрее, полон сомнений и тяжких неудач. Ганди не остался от них в стороне.
Всюду происходило революционное брожение, и жестокие преследования правительства ускоряли темп движения. Кровавые восстания вспыхнули в Малегаоне, в округе Назак, разразились беспорядки в Джиридихе; в Бегаре. В начале мая 1921 г. — еще более тяжелые события в Ассаме: 12 тысяч кули, бросив работу на частных плантациях, подверглись при выходе нападению Гурков, состоявших на службе правительства. Служащие железных дорог и пароходных обществ в восточной Бенгалии объявляют общую забастовку в знак протеста, которая продолжается два месяца. Ганди все еще играет роль примирителя; в мае месяце происходит продолжительное свидание его с вице-королем Индии, лордом Ридингом. Ганди предлагает свое посредничество для переговоров с братьями Али, обвиняемыми в призывах к насилию; он добивается от друзей своих мусульман формального обещания никогда не прибегать к насилию.
