своего «невозвращения». Всего лишь через восемь дней после окончания Парижского сезона Кировского театра Рудольф появился в роли принца Флоримунда в балете маркиза де Куэваса.
Об этом балете следует рассказать особо. Основала его супружеская пара – внучка Рокфеллера Маргарет Рокфеллер Стронг и Хорхе Куэвас.
Маргарет была умнейшей и хорошо образованной девушкой, но никогда не считалась красавицей, а вот ее супруг Хорхе, напротив, отличался яркой внешностью, но не имел ни гроша за душой. Куэвас любил называть себя маркизом, но точно не известно, были ли у него права на этот титул. Маргарет была влюблена в него без памяти!
Больше всего на свете Куэвас любил балет и мечтал о роли импресарио. Конечно, Маргарет дала деньги! Незадолго до конца Второй мировой войны Хорхе де Куэвас основал собственную труппу в Нью-Йорке. Когда война закончилась, Куэвасы перебрались в Париж.
Grand Ballet du Marquis de Cuevas никогда не считался серьезным театром. Многие постановки были образцом дурного вкуса и вычурности. Особенно эти черты стали проявляться с тех пор, как художником-сценографом компании стал Раймундо де Ларрен, называвший себя племянником Хорхе. Тем не менее Куэвасы были достаточно богаты, чтобы заключать контракты со звездами.
В 1961 году маркиза де Куэваса не стало. Он умер вскоре после премьеры «Спящей красавицы», в постановку которой вложил много сил. Управление балетом, сохранившим старое название, взял на себя Раймундо де Ларрен. Он и Маргарет Рокфеллер поспешили заключить с Нуреевым контракт, и Рудольф дебютировал почти сразу после своего побега из СССР. Понимая все недостатки этой труппы, он не мог позволить себе капризничать: ему очень нужен был заработок. Согласно первому контракту Нурееву платили всего четыреста долларов в неделю – примерно столько, сколько получал артист кордебалета [43].
В Париже труппа маркиза де Куэваса выступала в историческом здании – театре на Елисейских Полях [44], построенном в 1913 году в стиле ар-деко. На его сцене выступали многие легендарные артисты. Композиторы Клод Дебюсси, Поль Дюка, Камиль Сен-Санс, Габриель Форе, Венсан дʼЭнд дирижировали собственными сочинениями. Там состоялась премьера дягилевской «Весны священной» и многие другие премьеры… Здесь танцевала «черная пантера» Жозефина Бейкер. И вот теперь здесь готовился выступить «невозвращенец» Нуреев.
Не стоит думать, что французское правительство и прочие властные органы были в восторге от молодого перебежчика. Напротив, к нему отнеслись с большим подозрением: а вдруг его побег лишь инсценировка, и Нуреев работает на КГБ? Или еще на кого-нибудь? Поэтому его несколько раз подвергали весьма тщательным допросам. В конце концов спецслужбы пришли к выводу, что хотя Нуреев «удовлетворен тем, что избежал порабощения советским режимом, он не проявляет в политическом плане выраженную враждебность по отношению к руководителям СССР. Также не установлено никаких связей с его стороны с участниками новой русской оппозиции, штаб-квартира которых находится в Мюнхене. Весьма очевидно, что Нуреев полностью поглощен только своим искусством» [45].
Сам Нуреев панически боялся, что его похитят и увезут в СССР. Ходила легенда, что Андропов приказал его изловить и переломать ему ноги. В КГБ его действительно ненавидели – уж слишком демонстративным, слишком наглым вышел его побег, слишком многие из-за этого лишились звездочек на погонах.
Понимая это, Нуреев никуда не выходил без охраны – директору театра пришлось нанять для этого двух детективов. Нанимая такси, Рудольф садился не на сиденье, а на пол, чтобы его не было видно. Эта опасность, реальная или мнимая, лишь подогревала интерес публики к «беглецу из Страны Советов», и на первом его выступлении в зале яблоку было негде упасть.
В тот день Рудольф танцевал Голубую птицу из «Спящей красавицы». Следует рассказать немного больше об этой партии. Сказка Мари Катрин д’Онуа начинается довольно типично: король, красавица-принцесса Флорина, злодейка-мачеха с некрасивой дочкой, не слишком добрая фея и молодой король из соседней страны, посватавшийся к Флорине и превращенный феей в Голубую птицу. Сказка полна драматических приключений: даже превращенный в птицу жених навещает Флорину, запертую в башне. Птица садится на дерево, но злая мачеха обвешивает его ветки ножами, которые ранят птицу. Жизнь птице спасает добрый волшебник.
Птице и Флорине приходится преодолевать множество бед и опасностей, завистливая мачеха строит козни, но кончается все хорошо. И вот теперь, уже обретя счастье, они приходят на праздник к проснувшейся красавице.
Публика стоя приветствовала Нуреева овациями, а его выступление четыре раза прерывали аплодисментами. После того как занавес опустился, Нуреева вызывали двадцать восемь раз.
Зато следующий спектакль стараниями французских коммунистов, отвлекшихся от обсуждения культурной революции в Китае, едва не провалился. Тот день вообще не задался: сначала за кулисы пришла журналистка и задала, по воспоминаниям самого Рудольфа, «кучу дурацких вопросов, не имеющих никакого отношения к балету». Еще более огорчительными оказались письма, переданные из советского посольства: одно от матери, другое от отца, третье от Пушкина. Рудольф понимал, что перед спектаклем читать их не следует, но это были первые весточки из дома, и он не смог удержаться. Как легко понять, все эти письма были написаны под диктовку чиновников из КГБ, и содержание их Рудольфа не порадовало.
«Письмо от Пушкина очень расстроило меня. Единственный человек, который действительно хорошо знал меня, по-видимому, не смог понять меня. Он писал, что Париж – это город декадентства, чья испорченность может только развратить меня. Если я останусь в Европе, то потеряю не только технику танца, но и всю свою моральную чистоту. Единственное, что мне остается сделать, это немедленно возвращаться домой, так как никто в России не сможет понять мой поступок.
В коротком письме отца говорилось, что до его сознания никак не доходит, как я мог сделать этот шаг. Он не может поверить, что его сын мог изменить своей родине, и этому нет оправдания.
Вернись домой, – умоляла меня в телеграмме мама, – вернись домой» [46], – вспоминал об этом Нуреев. Конечно, подобное не способствовало его душевному равновесию.
Едва он, уже расстроенный, начал вариацию, как группа французских коммунистов принялась выкрикивать «Предатель!», «Возвращайся в Москву!» и забрасывать сцену помидорами, банановой кожурой и бумажными «бомбами», начиненными перцем.
От неожиданности оркестр перестал играть. Нуреев тоже замер, потрясенный… Но затем, овладев собой, возобновил танец – уже без музыки, но с удвоенным блеском и темпераментом. Оркестр подхватил мелодию и действие продолжилось, а партер принялся неистово аплодировать. Шум в зале стоял адский. Позже в своей автобиографии Нуреев писал: «Я едва слышал музыку и видел на сцене какие-то куски, похожие на осколки стекла, брошенные на сцену, но я продолжал танцевать. Я не чувствовал страха, даже почувствовал какое-то странное
