Павел Фокин - Чехов без глянца

Я только в самом начале слышал от него замечания в этом роде. Но я помню и такой случай. Как-то при­шлось к разговору, я рассказал ему о слышанном много в публичной лекции одного профессора про четвертое измерение и спросил его: верит ли он в четвертое измерение. Он ничего не ответил. Че­рез несколько дней совершенно неожиданно он вдруг говорит: «А знаете, четвертое измерение-то, может, окажется и существует, и какая-нибудь загроб­ная жизнь...» Он носил крестик на шее. Это, конеч­но, не всегда должно свидетельствовать о вере, но еще меньше ведь об отсутствии ее. Еще в 1897 го­ду он в своем таком скудном, всего с несколькими записями, и то не за каждый год, дневнике отметил:

«Между „есть Бог" и „нет Бога" лежит целое громад­ное поле, которое проходит с большим трудом ис­тинный мудрец. Русский человек знает какую-либо одну из этих двух крайностей, середина же между ними не интересует его. и потому он обыкновенно не знает ничего или очень мало». Мне почему-то ка­жется, что Чехов, особенно последние годы, не пе­реставал с трудом продвигаться по этому полю, и ни­кто не знает, на каком пункте застала его смерть.

Иван Алексеевич Бунин:

Много раз старательнотвердо говорил, что бес­смертие, жизнь после смерти в какой бы то ни было форме — сущий вздор:

— Это суеверие. А всякое суеверие ужасно. Надо мысли ть ясно и смело. Мы как-нибудь потолкуем с вами об этом основательно. Я, как дважды два че­тыре. докажу вам, что бессмертие — вздор.

Но потом несколько раз еще тверже говорил про­тивоположное:

— Ни в коем случае не можем мы исчезнуть без следа. Обязательно будем жить после смерти. Бес­смертие — факт. Вот погодите, я докажу вам это...

Михаил Осипович Меньшиков:

Религии Чехов не любил касаться. Только один раз в Ялте, па берегу моря, у нас как-то завязался разго вор о Боге и быстро оборвался. «Я не знаю, — ска­зал Чехов, — что такое вечность, бесконечность, я себе об этом ничего не представляю, ровно ничего. Жизнь за гробом для меня что-то застывшее, хо­лодное, немое... Ничего не знаю». Трезвая и чест­ная душа его боялась бреда, боялась внушений, про­тиворечащих опыту, боялась того «раздражения пленной мысли», которые многие принимают за голос свыше. Но той поэзии, которая сопровожда­ет веру, Чехов не был чужд. Он с теплым чувством 105

вспоминал об обычае в их семье, начиная с i сентя­бря. читать ежедневно по вечерам «Жития свя­тых», и во многих рассказах эта детская начитан­ность Чехова очень заметна. Звон монастырского колокола на заре вечерней, искры солнца на дале­ких крестах, умиление бедной человеческой молит­вы, тихие восторги сердца и предание себя Выс­шей Воле — все это было понятно Чехову и, может быть, не так уж чуждо.

Зинаида Григорьевна Морозова:

Дело было к вечеру, окна выходили на запад, был чудесный закат. В Замоскворечьи зазвонили к ве­черне.

— Люблю церковный звон. Это все, что у меня оста­лось от религии — не могу равнодушно слышать звон. Я вспоминаю свое детство, когда я с нянькой ходил к вечерне и заутрени.

Федор Федорович Фидлер. Из дневника:

28 июня 1904. В другой раз Михайловский и Чехов проезжали зимой мимо Исаакиевского собора; ко­лонны были покрыты инеем, и Чехов сказал, что в таком виде храм особенно прекрасен...

Цветовод и садовник

Мария Тймофеевна Дроздова:

Ангои Павлович относился ко всему растущему с радостным любопытством.

Татьяна Львовна Щепкина-Куперник:

У всех Чеховых есть одно свойство: их, как говорит­ся. «слушаются» растения и цветы — «хоть палку во­ткни, вырастет», — говорил А П. Он сам был страст­ный садовод и говорил, гак же как Чайковский, что мечта его жизни, «когда он не сможет больше пи­сать», — заниматься садом.

Александра Александровна Хотяинцева:

Он очень любил цветы. В Мелихове он разводил ро­зы, гордился ими. Гостьям-дачницам из соседнего имения (Васькина) он сам нарезал букеты. Но сре­зал «спелые» цветы, те, которые нужно было сре­зать но правилам садоводства, и «чеховские» розы иногда начинали осыпаться дорогой, к большому огорчению дачниц, особенно одной, поклонницы Чехова, которую Антон Павлович прозвал «Аделаи­дой». <...>

Тут же около роз находился огород с любимыми «красненькими» (помидоры) и «синенькими» (баклажаны)[4] и другими овощами.

-Татьяна Львовна Щепкина-Куперник:

Он, между прочим, особенно любил цветущие яб­лони и вишни, и в своей пьесе «Вишневый сад» больше всего ценил ее название. Цветение фрукто­вых деревьев вызывало в нем какие-то радостные ассоциации — может быть, сады его детства в юж­ном городке, но когда он смотрел на бело-розовые яблони, у него были ласковые и счастливые глаза.

Ольга Леонардовна Книппер-Чехова:

С помощью сестры, Марии Павловны, Антон Пав­лович сам рисует план сада (в Ялте. — Сост.), наме­чает, где будет какое дерево, где скамеечка, выпи­сывает со всех концов России деревья, кустарники, фруктовые деревья, устраивает груши и яблони шпалерами, и результатом были действительно ве­ликолепные персики, абрикосы, черешни, яблоки и груши. С большой любовью растил он березку, на­поминавшую ему нашу северную природу, ухаживал за штамбовыми розами и гордился ими, за поса­женным эвкалиптом около его любимой скамееч­ки, который, однако, недолго жил, так же как бе­резка: налетела буря, ветер сломал хрупкое белое деревце, которое, конечно, не могло быть крепким и выносливым в чуждой ему почве. Аллея акаций выросла невероятно быстро, длинные и гибкие, они при малейшем ветре как-то задумчиво колеба­лись, наклонялись, вытягивались, и было что-то фантастическое в этих движениях, беспокойное и тоскливое... На них-то всегда глядел Антон Павло

вич из большого итальянского окна своего кабине­та. Были и японские деревца, развесистая слива с красными листьями, крупнейших размеров смо­родина, были и виноград, и миндаль, и пирами­дальный тополь — все это принималось и росло с удивительной быстротой благодаря любовному глазу Антона Павловича. Одна беда — был вечный недостаток в воде, пока наконец Аутку не присо­единили к Ялте и не явилась возможность устроить водопровод.

Антон Павлович Чехов. Из письма М. П. Чеховой. Ял­та, 14 марта 1899 г.:

Вчера и сегодня я сажал на участке деревья и букваль­но блаженствовал, так хорошо, так тепло и поэтич­но. Просто один восторг. Я посадил 12 черешен, 4 пирамидальных шелковицы, два миндаля и еще кое-что. Деревья хорошие, скоро дадут плоды. И ста­рые деревья начинают распускаться, груша цветет, миндаль тоже цветет розовыми цветами. Птицы, по дороге на север, ночуют здесь в садах и поутру кричат, например дрозды.