Сколь бы велико ни было могущество короля, у малочисленной администрации, очевидно, всё же есть возможность противодействовать злоупотреблениям власти. Когда Людовик взошел на трон, центральные административные структуры были исключительно слабыми и оставались таковыми на протяжении всего его царствования, несмотря на некоторые усовершенствования.
Численность «государственных служащих» так ничтожна, что сейчас совершенно невозможно представить, каким образом их хватало для управления двадцатью миллионами подданных, коих разделяли бесчисленные отличия: не менее двадцати диалектов, множество таможен, особые местные обычаи и вкусы.
Основное ядро, на котором держится все управление Францией, состоит из восьмисот человек. Оно включает короля, членов совета, государственных секретарей, государственных советников, докладчиков, начальников канцелярий и их подчиненных. Это ядро прибегает к услугам должностных лиц, занятых в финансах, юстиции и полиции. По подсчетам Кольбера, в 1665 году было 45 780 человек. Они являются владельцами своих должностей, они их купили у государства, и многие из них, однажды заплатив, считают, что теперь как держатели долговых обязательств имеют право на постоянные выплаты от государства. А посему они не видят необходимости выказывать особое усердие в трудах, что наносит ощутимый урон делу.
Те, на кого возложено исполнение различных обязанностей, — 27 бригад конной полиции, канцелярские служители, ответственные за производство арестов в Шатле[67], охрана Главного прево Франции (придворная полиция), парижская стража, судебные исполнители откупного ведомства — насчитывают всего лишь несколько тысяч. Им нелегко справляться со всеми этими обязанностями.
Чтобы пересечь Францию с севера на юг, нужно 22 дня, а с востока на запад — 19.
Численность должностных лиц остается неизменной до конца царствования Людовика XIV. 31 комиссар отвечает за управление страной. Их еще называют «интендантами юстиции, полиции и финансов». Слово «юстиция» дает им власть над королевскими и сеньориальными судами. Слово «полиция» в ту пору является синонимом администрации. Слово «финансы» включает фиск и экономику, налоги и производство. Огромная власть сосредоточена в руках горстки доверенных лиц.
Их 18 человек в финансово-податных округах и 12 — в провинциях, имеющих свои «штаты», которые сами определяют размер налогов, и в «новых» провинциях. Их выбирают из числа государственных советников и парламентских докладчиков. Король принимает их всех поочередно, и эти контакты приобретают для него огромное значение.
Большой Шатле. 1650 г.
Тридцатого января 1711 года король принимает в Версаче интенданта Фландрии Шарля Этьена Меньяра де Верньера. После холодов и поражения при Мальплаке в 1709 году положение намного улучшилось, но Фландрия остается самым уязвимым местом королевства, ибо ей грозят англичане под командованием Мальборо и имперцы под командованием принца Евгения Савойского. Король говорит: «Раньше вы не раз сообщали мне о печальных и тягостных событиях; но я благодарен вам за это, ибо я хочу, чтобы мне всегда говорили только правду, сколь бы горька она ни была».
Интендант отвечает: «Если в чем-либо имеется недостаток, вы не должны за это упрекать никого кроме меня».
Интенданты занимались всем, имея столь ничтожное количество подчиненных, что сейчас невозможно себе представить, как они справлялись со стоящими перед ними задачами. В 1710 году в интендантстве Эльзаса в Страсбурге состоят шесть человек: сам интендант, два секретаря и три канцелярских служителя. «После Фронды, — пишет Птифис, — тогдашнее безоговорочное принятие абсолютизма городскими элитами представляется одной из величайших политических загадок XVII века.
Загадка эта отчасти объясняется царящими в обществе настроениями. После долгих лет анархии и разорения все в королевстве мечтали о сильной власти. Укреплению власти способствовали некоторые предпринятые ею в 1665–1667 годах действия, в частности выездные заседания судей в Оверни, в Клермоне и Пюи, а также в Ниме и других городах и провинциях, где судили занимавшихся разбоем сеньоров. Особую торжественность этим заседаниям придавало то, что судьи имели статус королевских комиссаров. Кюре сообщали о ходе процессов по воскресеньям, а в прочие дни недели это делали глашатаи на улицах. Было рассмотрено 1400 дел и вынесено 340 обвинительных приговоров в отношении дворян, совершавших беззаконные деяния; правда, большинство из них были осуждены заочно, так как бежали в горы.
Безоговорочное принятие этого абсолютизма отчасти объясняется тем, что король и Кольбер осуществляли перемены постепенно. Расширение власти интендантов — непосредственных представителей короля («королей в своей провинции») — подвергалось серьезной критике при Людовике XIII. Теперь их компетенция была сведена к роли инспекторов, их обязанности ограничивались ведением расследований и вынесением судебных решений. А сбор государственных налогов был доверен особой категории должностных лиц.
Например, в Лангедоке, провинции, имеющей «штаты», где взимаются налоги для королевской казны, сохранение существующей системы приводит к тому, что ответственные за сбор налогов — знатные сеньоры, должностные лица, откупщики — получают значительную часть налоговых сборов, предназначенных Парижу: от 29,6 процента в 1647 году до 36,4 процента в 1677-м. То есть более половины налоговых сборов оставалось в провинции, так как часть королевских доходов тратилась на месте и шла на военные расходы и общественные надобности. Ничьи интересы не ущемлялись, и король всё же достаточно получал от Лангедока, а сложившийся там модус вивенди[68] позволял должностным лицам присваивать себе дополнительную часть прямых налогов. Таким образом, местная олигархия способствовала укреплению абсолютизма: «все были в выигрыше».
Пример Лангедока не является единственным. Повсюду в основе соглашения с королевской властью — подчинение и обогащение. Существование взаимной заинтересованности делало ненужным увеличение числа непосредственных агентов государства, то есть тех, кого сейчас именуют чиновниками.
Людовик XIV вскоре приобретает репутацию человека, по которому можно сверять часы. Он с неукоснительной пунктуальностью следует однажды заведенному распорядку. Сен-Симон[69] позже напишет: «Имея календарь и часы, можно было, даже находясь за 300 льё[70] от Версаля, сказать, что он в данный момент делает».
