Вытянувшись в линию, стояло семь лошадей. При свете луны они казались как снег, белыми и стояли, не шевелясь.
С фырканьем и храпом вылетел из кустов жеребец. Казалось, это сказочная лошадь, – так хорош был дикарь. Описав крутую дугу около меня, он поднялся на дыбы, как бы желая своим свирепым видом и храпом испугать врага. Клубы пара валили из его ноздрей. Вдруг, опустившись на все четыре ноги, он снова пронесся карьером мимо меня и остановился с подветренной стороны. Тут, поднявшись на дыбы, он с силой втянул воздух и, фыркнув, как-то визгливо заржал. Табун, стоявший цугом, мордами к нам, как по команде, повернулся кругом (причем лошадь бывшая в голове, снова перебежала вперед) и рысью помчался от озера. Жеребец, дав отбежать табуну шагов на двести, последовал за ним, то и дело описывая направо и налево дуги, становясь на дыбы и фыркая.
Наши ночные сидения на озерах продолжались еще дня три, но без успеха. Лошади подходили шагов на двести, но более приближаться не решались. Бедные животные, лишившись необходимого питья, выбивали ногами в сырых местах ямки и пили накоплявшуюся там воду.
Интересно было наблюдать поведение жеребца во все время опасности. Почуяв что-то недоброе, он фырканьем дал знать табуну; лошади мгновенно выстроились гуськом, имея впереди молодого жеребца, а жеребят посредине, между кобыл. Пока табун шел, имея сбоку охотников жеребец держался с той же стороны, направляя табун то голосом, то ударами копыт на избранный им путь. Когда лошади прошли сквозь цепь охотников, и за ними следом помчались люди, стараясь отбить серка, увязавшегося за табуном, жеребец стал в арьергарде. Забавно было, как он понукал маленького жеребенка, который не мог поспеть за всеми на своих слабых ножках. Сперва, когда жеребенок начал отставать, кобыла старалась его подбодрить тихим ржанием, но видя, что ничего не помогает, она отделилась от табуна, не желая, по-видимому, бросать своего детища. Однако жеребец не допустил подобного беспорядка: сильно лягнув кобылу два раза, он заставил ее догнать табун, а сам принял попечение о жеребенке. Он то подталкивал его мордой, то тащил, ухвативши за холку, то старался подбодрить, налетая и брыкаясь в воздух.
Насколько дикие лошади осторожны ночью, настолько они сравнительно беспечны днем; но зато днем лошади так хорошо маскируются местностью, что нередко, преследуя табун в 300–400 шагах, мы совершенно теряли его из виду и находили только по следу.
Хорошая до того времени погода вдруг изменилась: два дня шел дождь. Лошадям вследствие дождливой погоды не было необходимости приходить к постоянному водопою: теперь везде была вода. Прошло два дня, небо прояснело. Мы стали снаряжаться для отыскания ключей, так как соленая вода Гашуна вредно действовала на наших караванных животных […]
Оказалось, мы встретились как раз с табуном, который шел на водопой по той же тропинке, но с противоположной стороны. Почуяв нас, вожак храпом известил лошадей; те мигом повернули назад и, отбежав шагов на триста, стали. Жеребец то уходил в кусты, то снова появлялся, мечась из стороны в сторону. Наконец, сообразив опасность, он перебежал на тропинку, параллельную нашей и находившуюся шагах в четырехстах, и ржаньем позвал к себе табун. Лошади мигом перебежали к нему и крупною рысью направились мимо нас к Гашуну. Казаки вернулись, ругая бдительность жеребца.
Наконец, шагах в 800, я увидел табун в восемь лошадей, в числе их был и жеребенок.
Лошади шли не гурьбой, а придерживались одной линии. Своими движениями и видом они точь-в-точь напоминали наших домашних лошадей. Лениво покачиваясь, помахивая хвостами и пощипывая попадавшийся камыш они тихо брели […]
Убитый жеребец, судя по зубам, был около десяти лет. По строению тела имел статьи, отличающие наших алтайских лошадей, карабахов и финских лошадок, т. е. при сравнительно небольшом росте – два аршина с вершком, лошадь отличалась шириною груди и крупа, широкой, массивной и короткой шеей, тонкими и изящными, как у скаковых лошадей, ногами и широким, круглым копытом. Голова казалась несколько тяжелою сравнительно с корпусом и имела широкий, красивый лоб (в противоположность куланам); линия вдоль лба к ноздрям – прямая; верхняя полная губа несколько заходила (нависала) над нижней, уши для такой массивной головы – слишком малы. Хвост хотя и не был покрыт от самой сурепицы длинными волосами, как у нашей лошади, но волосы на нем были жестче и длиннее, чем на остальном теле, поэтому он не имел вида метелки. Цвет его близ сурепицы был одинаков с шерстью, покрывавшей весь корпус животного, конец же хвоста – черный.
Лошадь не имела челки, но грива ее начиналась несколько впереди ушей и шла до холки; волосы наиболее длинные были посередине гривы и очень редки, наибольшая длина их была четверть [около 18 см]. Вообще по бедности волос на гриве, хвосте и щетках дикая лошадь напоминала текинскую. Оригинальной особенностью этого животного являлись жесткие, доходившие до вершка бакенбарды, шедшие по ребру нижней челюсти, начинавшиеся немного ниже ушей и соединявшиеся под мордой, не доходя до подбородка. Масть лошадей саврасая летом и светло-гнедая (скорее шоколадная) зимой – в обоих случаях с почти белыми подпалинами. Волосы на щеках и на лбу несколько темнее, чем на остальном теле; конец морды беловат. Спинной ремень очень слабо выражен и у лошадей в зимнем уборе совершенно пропадает. Ноги вершка на полтора выше колен и до копыт, а равно копыта и грива – черные. Грива свешивается на левую сторону. Вообще шерсть короткая и гладкая, но у других убитых экземпляров, например у молодого убитого жеребчика, она курчавая. На всех четырех ногах мозоли.
При дальнейшем следовании в глубь Центральной Азии нам приходилось постоянно встречать куланов и джигетаев. Сравнивая дикую лошадь с двумя последними, мы видим следующее различие в привычках их и жизни.
Дикая лошадь – житель равнин пустыни и выходит на пастьбу и водопой ночью, с наступлением же дня – возвращается в пустыню, где и остается отдыхать до полного захода солнца. Весною, когда в табуне есть жеребята, она отдыхает всегда на одном и том же месте. Это свидетельствуется тем, что мною была найдена площадка около сорока квадратных сажен, сплошь покрытая толстым слоем жеребячьего навоза. Почти полное отсутствие крупного навоза заставляет предполагать, что место отдыха табуна изменяется, когда жеребята подрастают, и остается постоянным во время их малолетства.
Животные рода asinus-ослов – жители подгорных стран и никогда не встречаются в равнинах. С восходом солнца стадо их выходит из гор на пастбище и водопой, к заходу же солнца возвращается обратно в горы, где и ночует. Горы они предпочитают скалистые. Мы встречали куланов и джигетаев массами, но места их постоянных кочевок найти не могли.
