Последняя свадьба, на которой присутствовал поэт, была сказочная, царственная свадьба Фердинанда и Миранды. Разница между этой свадьбой и свадьбой его дочери с виноторговцем была в достаточной степени ощутительна. То была проза после поэзии!
Было высказано предположение, что Бен Джонсон и Дрейтон приехали ради этого праздника из Лондона в Стрэтфорд. Но ничего достоверного на этот счет нам не известно. Единственным основанием для подобного предположения служит заметка стрэтфордского пастора, Дж. Уорда, записанная им 50 лет спустя: «Произошло веселое свидание между Шекспиром, Дрейтоном и Беном Джонсоном. Они выпили при этом слишком много, вследствие чего Шекспир заболел лихорадкой и умер».
Пастор не говорит, что упомянутое свидание произошло по поводу свадьбы, но это возможно. Дрейтон был родом из Уоррикшира и имел близ Стрэтфорда интимных друзей. Бен Джонсон получил приглашение, может быть, в благодарность за то, что он раньше просил Шекспира крестить одного из его детей. Эльце высказывает очень вероятное предположение, что зять угощал гостей вином, и что серебряная с позолотой чаша, завещанная поэтом Юдифи, играла весьма видную роль во время этого торжества. Как наивен, однако, пастор, приводя болезнь Шекспира, которую он называет лихорадкой, в связь с предшествовавшей попойкой!
В Стрэтфорде еще в середине XVIII в. существовало предание, что Шекспир любил выпить. Многочисленные изображения дикой яблони сохранили легенду о том, как он однажды в молодости пропутешествовал в Бедфорд на том основании, что там нетрудно было отыскать хороших собутыльников. Он выпил так изрядно, что должен был на обратном пути прилечь и выспаться под дикой яблоней. Вот этот рассказ и послужил, вероятно, основанием для той истории, которую пришлось потом услышать пастору Уорду. Достоверен лишь тот факт, что Шекспир вскоре после свадьбы захворал. Он заболел, по-видимому, тифозной лихорадкой. Стрэтфорд расположен на сырой равнине. Он служил тогда настоящим рассадником тифа. На улицах грязь лежала кучами. Филипс опубликовал ряд предостережений стрэтфордской администрации и ряд приговоров к штрафу за грязное содержание улицы. Те же меры принимались еще в середине XVIII в. Если существует пробел в этих постановлениях как раз относительно интересующего нас времени, то только потому, что документы, касающиеся 1605–1646 года, исчезли. Но еще в 1668 г., в дни шекспировского юбилея, актер Гаррик, встреченный в Стрэтфорде с такими почестями, называл этот город «самым грязным, невзрачным и неприглядным заштатным городком во всей Великобритании». Улица Chapel Lane, на которой стоял дом Шекспира, была к тому же одной из самых нездоровых во всем городе. Там почти не было домов, стояли только амбары и конюшни. Посередине улицы в открытой канаве текла мутная, грязная вода. Неудивительно, что в Стрэтфорде вечно свирепствовали всевозможные инфекционные болезни. В то время о гигиене не существовало никакого представления. Против тифа не было никаких средств. По крайней мере, зять Шекспира, лечивший, по всей вероятности, больного, не знал никакого средства. Это видно из его бюллетеней. 25 марта Шекспир составил свое завещание. Этот документ сохранился. Он приложен в виде факсимиле к XXIV тому сборника статей, изданных немецким шекспировским обществом. Что Шекспир чувствовал себя плохо, видно из того, что он диктовал завещание, и что три подписи, сделанные им на документе, написаны дрожащей рукой. Пространное завещание назначало Сусанну главной наследницей, отказывало дочери Юдифи 150 фунтов и по прошествии трех лет еще 150 фунтов, с соблюдением некоторых условий. Таковы главные пункты. Затем Шекспир не забыл также своей сестры. Он завещал ей 20 фунтов и все платья, а каждому из ее сыновей по пяти фунтов. Имена этих сыновей тут же перечисляются, хотя Шекспир никак не мог вспомнить имени второго. Все серебро он назначал своей внучке Елизавете Холл, 10 фунтов — бедным родного города. Нескольким добрым стрэтфордским гражданам, среди них тем, которые свидетельствовали завещание, а среди этих последних тому Гамлету Садлеру, именем которого он некогда окрестил своего сына, Шекспир завещал каждому 26 шиллингов и 8 пенсов. На эти деньги они должны были купить перстень на память о покойнике. Такую же сумму завещал Шекспир, в строчке, вписанной им впоследствии в текст завещания, трем актерам той труппы, к которой он сам некогда принадлежал. Он называет Джона Геминджа, Ричарда Бербеджа и Генри Конделла своими товарищами. Как известно, потомство обязано первому и последнему древнейшим изданием in-folio. Оно содержит 19 пьес, которые иначе исчезли бы бесследно. Последующие пункты завещания имеют для нас особенный психологический интерес. Здесь, во-первых, поражает тот факт, что Шекспир, диктуя свою последнюю волю, совершенно, по-видимому, забыл о своей жене. Только когда ему прочитали завещание, он вспомнил, что следовало бы упомянуть также ее имя. Он вставил поэтому в конце завещания следующие слова: «Моей супруге я завещаю ту кровать, которая окажется по достоинству второй, а также все белье». Ничтожество этого подарка становится особенно поразительным, если вспомнить, как богато наделил свою жену тесть Шекспира. Очень поучительно и характерно для того времени то обстоятельство, что в завещании не упоминается семья миссис Шекспир. Имя Гесве в нем ни разу не встречается, хотя оно попадается довольно часто в завещаниях, составленных потомками поэта, например, в завещании Т. Наша, женившегося на дочери Сусанны, Елизавете, а также в завещании этой последней, по второму мужу — леди Барнард. Отношения Шекспира к семейству жены были, следовательно, натянутые. Затем завещание поражает тем, что Шекспир ничего не говорит в нем о своей прежней сценической деятельности и ни словом не упоминает о своих трудах, о своих бумагах, о своих книгах. Это равнодушное отношение к своей поэтической славе гармонирует как нельзя лучше с тем презрением к мнению потомства, которое мы в нем подметили. Наконец, характерен тот факт, что нет ни одного писателя или поэта среди тех лиц, которым он завещал деньги на покупку перстня на память о нем. Шекспир не считал себя, по-видимому, в долгу у своих коллег-литераторов и не питал к ним чувства благодарности. И это молчание согласуется превосходно с тем презрением, которым он осыпал поэтов, когда выводил их в своих пьесах. Конечно, Шекспир был не прочь выпить со своим старым завистником и другом Беном Джонсоном, но он не питал никакой нежности ни к нему, ни к кому бы то ни было из других современных драматургов или лириков. Он жил с ними, как выражается Байрон о Чайльд-Гарольде, но не был из их числа. Шекспир проболел еще 4 недели и скончался 23 апреля. Накануне ему исполнилось (кажется) 52 года. Он умер в том же возрасте, как Мольер и Наполеон. Он успел за это время выполнить свою жизненную задачу. Его жизнь началась, как шумный бурный поток, и закончилась тихой сменой дней, однообразной, как падение дождевых капель. Еще раньше 1623 г. родственники воздвигли ему памятник в стрэтфордской церкви. Под бюстом красуется надпись, составленная, вероятно, доктором Холлом. В первых двух стихах на латинском языке, построенных довольно плохо, Шекспир сравнивается с Нестором по уму, с Сократом — по гению, с Вергилием — по художественному таланту[32]. Нетрудно было бы придумать более меткую надпись.
